Мальчишник
Шрифт:
— Загадывается слово, которое делилось бы на самостоятельные части. И эти самостоятельные части представляют, разыгрывают в живых картинках. Ставят маленькие спектакли.
Я продолжаю грести, слушать Вику.
— Например, первая часть слова — напиток. Вторая — крупный населенный пункт.
— И разыгрываются маленькие спектакли? — Я тяну время, потому что боюсь не отгадать.
— Да. А целое слово — южное растение с крупными ягодами. Тоже разыгрывается сцена, показывается южное растение. Догадываешься, какое получается слово?
— Я и в частях не могу, а ты целое.
— Первая часть слова напиток.
Я молчу. Догадываться не желаю. Громко на все озеро кричу:
— Где моя шляпа a la Боливар!
— Вторая часть слова — град! — уловив паузу в моем Боливаре, тоже кричит Вика. — Отгадка: вино-град!
И виноград с Боливаром вместе катятся по озеру, по Остафьеву. Вике снова шестнадцать лет. Мне тоже. Довоенных шестнадцать лет.
Потом Вика, довольная, щурится на солнце. Руку вновь погружает в озеро.
Плывем тихо. Я едва окунаю горячие, летние весла в летнее озеро. Плывет с нами детский рисунок — желтый, голубой, зеленый. Плывет с нами безоблачность.
Вика вынула из воды руку и сквозь мокрые пальцы поглядела на солнце, на солнечное яблоко. И я почувствовал, что Вика сейчас скажет, и она сказала:
— Первосоние.
Состояние тепла и света, состояние детского рисунка. И я сказал:
— Да, Ваше Атмосфераторство.
Дома нас ждала бандероль, в ней оказалась «Лоция Черного моря» с таблицами расстояний, сигналами о сильных ветрах и штормах, о движении судов на рейдах, о якорных местах, о маяках и радиомаяках, о затонувших судах. В Ялте мы дружим с семьями Эсси-Эзингов и Ясинских. Они возят нас на машинах по различным крымским маршрутам, в том числе неоднократно возили в Карасан и в Кучук-Ламбат. Лоцию прислали в память о Крыме, о Черном море. В приложенном к ней письме Валерий Петрович Ясинский, как штурман дальнего плавания, рекомендовал нам называть мыс Плака по-флотски — Плака. Лоцию мы часто брали читать у Валерия Петровича, теперь она стала нашей собственностью.
СТРАСТНАЯ ПЛОЩАДЬ
Дети Пушкина собрались все вместе — кто приехал из российских губерний, кто из Европы: младшая дочь Наталья была замужем в Германии. Собрались 6 июня 1880 года, когда на Страстной площади, у начала Тверского бульвара, открылся сооруженный народным иждивением памятник Пушкину и был передан на святое хранение городу Москве.
Площадь, бульвар, крыши домов, балконы, окна (несмотря на пасмурное небо и мелкий дождик) — всюду люди. «Колыхались разноцветные значки и знамена различных корпораций, обществ и учреждений; вокруг площадки памятника на шестах поставлены были белые щиты, на которых золотом вытиснены были названия произведений великого поэта; Тверской бульвар был украшен гирляндами живой зелени, перекинутой над дорожками…»
Взволнованность необычайная. Вдохновенная. Долгожданная. Осенний день — посреди лета: Пушкин любил такую погоду.
Первым к памятнику подошел старший сын поэта Александр Александрович, гусар, генерал-майор, герой русско-турецкой войны во имя освобождения болгар, награжденный за личную храбрость золотой георгиевской саблей с надписью «За храбрость». Возложил белые цветы с белыми лентами.
Громко, празднично всколыхнулись оркестры. Всколыхнулась Страстная площадь. Прокатился ветер волнения.
«В те дни сыновья и дочери Пушкина были самыми почетными гостями Москвы». При их появлении в торжественных залах университета, Городской думы, Благородного собрания, Общества любителей российской словесности, в театрах, на литературно-музыкальных вечерах люди вставали как один человек.
Дети Пушкина, убереженные и выращенные их матерью Натальей Николаевной, приученные ею к высокой порядочности, скромности, чувству долга и отважной любви к Родине, были достойны подобного безоглядного уважения. На них всеобще была перенесена любовь к поэту и память о нем.
Конверт с пушкинским штемпелем — датой открытия памятника — хранится у правнучки поэта Натальи Сергеевны Шепелевой. Я видел конверт. Видел и фотографию ее матери Веры Александровны, дочери старшего сына поэта.
Наталья Сергеевна помнит своего деда Александра Александровича. Помнит, как он по-гусарски носил саблю: сабля постукивала об пол, позванивала при ходьбе. Покачивались золотые шнуры и кисти.
— До сих пор слышу звон его сабли, — говорит Наталья Сергеевна. Потом, точно догадавшись о промелькнувшем у меня сомнении, улыбается: — Я работала в Московской консерватории. Меня в коридоре останавливает преподаватель: «Извините, Наталья Сергеевна, вот студент — он не верит, что вы живая правнучка Пушкина… в наши дни…»
Теперь я откровенно улыбаюсь и откровенно говорю:
— И я не верю. Не верю, что сижу теперь в теперешней Москве у вас в гостях.
— Что будем делать? — смеется Наталья Сергеевна.
— С вашего позволения, будем продолжать нашу фантастически счастливую для меня встречу.
Мы говорим о Наталье Николаевне Пушкиной, которая доводится Шепелевой прабабушкой. Можете себе представить в наши дни?.. Я, например, как тот студент, — не могу.
Шепелеву, как и прабабушку, зовут Наталья. Наташа… по-домашнему, значит, Таша.
Смотрим альбом с семейными фотографиями, говорим о детях Пушкина, вновь о дедушке-гусаре, где он жил в Москве: в Трубниковском переулке, жил и в Сивцевом Вражке (район старого и нового Арбата), где у него бывала внучка Наталья Сергеевна — слушала сабельный звон.
Умер Александр Александрович в день начала войны 1914 года. Наталья Сергеевна сказала мне, что сообщение о войне с Германией потрясло дедушку: он, старый боевой генерал, ясно представил себе объем народного горя. Был Александр Александрович похоронен не там, где просил: выполнить его желание помешала начавшаяся война. Только спустя полвека, в 1963 году, прах его был перенесен в Лопасню, где доблестный гусар завещал себя похоронить, рядом с могилами первой жены и детей. Прозвучал в наши дни оружейный салют в честь бойца за освобождение болгар от турецкого насилия, награжденного за личную храбрость золотой георгиевской саблей и многими русскими и иностранными орденами. Его могилу навешают теперь жители Лопасни. Она находится под их присмотром.