Мальчишник

Коршунов Михаил Павлович

Кольцо было маленьким.

— Наденьте ради Натальи Николаевны.

Вика наконец надела. Да, Вика растерялась. Ничего подобного в обычной жизни произойти не могло — ни в Викиной, ни в жизни другой какой-нибудь женщины в наши дни. Надеть это кольцо и согреть его хотя бы несколько минут теплом своей руки, потому что бирюза, лишенная воздуха и тепла, умирает.

После нас, в феврале 1986 года, у Алевтины Ивановны побывал писатель Виктор Петрович Астафьев. Он видел перстень Пушкина с изумрудом, который хранился у Даля и о котором Даль говорил: «Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы…» Видел Виктор Петрович и часы поэта. Это они лежали у изголовья Пушкина, уже умирающего. До сих пор сохраняют пушкинскую секунду жизни, смерти и бессмертия. И я уверен, что от всего увиденного Виктор Петрович Астафьев по меньшей

мере ощутил то же, что и Даль: искорку, пробежавшую с ног до головы…

Александр Сергеевич Пушкин. Стоит в Москве, на Страстной площади — площади Пушкина, распахнув бронзу плаща, левая нога сдвинута с пьедестала; одна рука заложена за спину, в ней — шляпа.

Все собирали деньги на памятник поэту. Вся Россия. Сооружен народным иждивением. И все ждали, и нам завещали ждать.

Поэт, ты видишь, нас ждущих?

Вдруг все стеснилось, и с волненьем, Одним стремительным движеньем Толпа рванулася вперед… И мне сказали: «ОН идет! ОН, наш поэт, ОН, наша слава, Любимец общий!.. Евдокия Ростопчина

— Громодержавный орел! — воскликнул в свое время Денис Давыдов.

ТРИ КОЛЬЦА С БИРЮЗОЙ

Бирюза, может быть, самый волшебный, самый таинственный камень. В Египте, в Палестине был культ бирюзы. Находим ее в древних мексиканских гробницах. Ацтеки складывали из бирюзы и кусочков золота свои портреты. Ее тона вошли в голубые цвета испанского искусства. А в Иране бирюза память о тех, кто умер от любви.

Кольцо с бирюзой у Натальи Николаевны. Кольцо с бирюзой у Пушкина. Потом его получил от умирающего друга Константин Данзас, но через 25 лет потерял. Кольцо с бирюзой у Лермонтова. Опись «Имения», оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова. Учинена июля 17 дня 1841 года. Под № 89 в описи имения значился «Перстень Англицкого Золота с берюзою». Сохранилось только одно кольцо Натальи Николаевны, то самое, которое надевала Вика.

Где сейчас пушкинское? Где лермонтовское? Будем сохранять одно, которое осталось. Бирюза память о тех, кто умер от любви. Кольцо Лермонтова с бирюзой было кольцом памяти о любви? К кому? К Наталье Ивановой? Наталья Иванова — «мраморный кумир», «бесчувственное божество». Память о милой, умной, как день Вареньке? «…натура пылкая, восторженная, поэтическая… Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно…» — отмечает Аким Шан-Гирей. Похоронена Варенька в Малом соборе Донского монастыря.

— Странно, что где-то, может быть, бродит по свету пушкинское кольцо с бирюзой, — сказала Вика.

— И лермонтовское.

— И лермонтовское. Может быть, в Египте, а может быть, и в Испании.

— Ты не забыла — на дне реки Невы лежит золотая пушкинская монета…

— Как ты думаешь, а почему именно серебряную копеечку он выбрал себе как счастливую?

— Я думаю, потому что на ней был изображен всадник с копьем. Всадник вышел, чтобы победить, — так написано в древних сказаниях.

— Давай постоит у окна, — предложила Вика.

И мы подошли к нашему окну. Молчановка, кусочек старого Арбата, Никитские ворота с храмом Вознесения, Тверской бульвар и новое здание МХАТа, дом № 22, — место, где когда-то стоял дом Кологривовых. МХАТ должен создать постановку — бал у Кологривовых. Иначе быть нельзя: сюда придет Пушкин. Придет Лермонтов. Сюда приедет хрустящая от мороза счастливая карета. А в карете — Наташи.

— В голкондских алмазах, — напоминает мне Вика.

— Нет. Голкондских алмазов дожидаться не намерен, — отвечаю я вполне серьезно. — И вывезу их в бусах.

Вика смеется:

— Африканец. Аннибал.

— Всадник вышел, чтобы победить.

А приедет ли карета? Которая счастливая? Кто и за что может поручиться?..

ДАНТЕСЫ В НАШИ ДНИ

Слуги получили приказ: никого не принимать.

Франция. Городок Сульц-ан-форе в Эльзасе. Пасмурно. Зима. Стужно, колко, провинциально тихо, безмятежно. В парке старый фамильный особняк, но который

здесь называют замком: розовые ковры, штофы, вызолоченные филенки, печи из цветных изразцов на низких ножках. Копии с фресок великих итальянцев, охотничьи трофеи, фамильные портреты, фамильное серебро. Севрские и мейсенские фигуры и вазы, коллекции египетской и византийской бронзы. Хозяин замка барон, недоучившийся ученик Сен-Сирской военной школы в Париже, участник контрреволюционных отрядов герцогини Беррийской, прусский унтер-офицер, кавалергард в Петербурге по протекции сына прусского короля, прикрыв ноги лисьим одеялом, расположился у камина: в этот день он никого не принимал. Тяжелая к старости седая борода могла переменить его лицо, но не его жизнь, хотя он никогда не верил в судьбу, в предопределение, — откровенно искал успеха, карьеры, денег, учреждая кредитные банки, страховые и промышленные общества. Уже и после смерти жены пытался судиться с ее братьями в России, чтобы отсудить у них долю наследства жены, и по этому поводу обращался даже к Николаю I. В Париже, рядом с театром Елисейских полей, на улице Монтень, построил трехэтажный дом.

Сейчас барон сидел в своем замке в Эльзасе. Тоже три этажа. Камин затухал, барон не двигался. В доме — он и слуги. Жена давно умерла. Он велел не трогать ее кровать, и кровать до сих пор стоит на прежнем месте, с нее он только что снял старое лисье одеяло.

Приказ по Кавалергардскому ее величества полку о разрешении поручику, барону вступить в брак с фрейлиной двора ее величества и по сему случаю не наряжать его ни в какую должность в продолжение пятнадцати дней. Бракосочетание в Петербурге в двух церквах: по католическому обряду в церкви святой Екатерины и по православному — в Исаакиевском соборе при Адмиралтействе. Тоже было пасмурно, тоже была зима. Свидетелями расписались барон Геккерн, граф Г. А. Строганов (отец Идалии Полетики и родственник сестер Гончаровых), атташе французского посольства д’Аршиак, лейб-гвардии Гусарского полка поручик Иван Гончаров (брат невесты) и полковник Кавалергардского полка Александр Полетика. Он всех их сейчас перебирал в памяти. Жена немедленно и радостно вошла в его семью: «Я надеюсь, что муж мой так же счастлив, как и я». А его счастье с ней было полным? «В одном тебе все мое счастье, только в тебе, только в тебе…» — повторяла она ему и при этом напоминала, что пожертвовала родиной и что возврата на родину ей не будет. К чему эти досужие мысли. Жена умерла и лежит в земле этого французского городка: на могиле, как тому и полагается, большой белый каменный крест и такая же каменная плита, а в доме ее большой портрет среди всех прочих фамильных портретов.

Барон стар — ему семьдесят пять лет. Значительную часть жизни прожил вдовцом. Дети давно взрослые — они удалились в свою взрослую жизнь. Три дочери и сын. Жена ходила босая в часовню, молилась, просила даровать сына. Сын родился, но жена умерла. Всегда боялась черной лестницы — хотя потемневшими от времени были только перила — и русских снов. Петербург называла проклятым, но горничную держала русскую и до конца не оставляла греко-российской веры.

Слуга, извинившись, доложил, что к господину барону пришел мсье, похоже — русский, и никак не желает покинуть замок. Барон не успел воспрепятствовать визиту: незнакомец уже стоял в гостиной — пальто достаточно поношенное, застегнуто наглухо, шляпы не снял. В этом уже был вызов. Затухающий камин не достигал вошедшего светом, и казалось, все настоящее не достигает его. Человек был из прошлого. Барон это сразу понял, нельзя было не понять.

— Ровно пятьдесят лет тому назад вы, барон Жорж, убили поэта!

Да, сегодня был этот прошлый день. Были эти пятьдесят прошлых лет. И со дня свадьбы — тоже. Со времени церквей святой Екатерины и Исаакиевского собора. Сани, убранные красным сукном, в них веселая компания, разъезжавшая по Петербургу от особняка к особняку. Кучера во весь голос кричали, освобождали дорогу: «Пади! Пади!» Русские сани обманчивой удачи.

— Кто вы? — спросил барон вошедшего.

— Кто вы, барон? Вы были русским офицером, но вы француз с немецким акцентом. Вы, имея живого отца в Эльзасе, были усыновлены в Голландии. Вы служили и Франции, и Пруссии, и России. У вас два имени, три отечества. Вы всегда были горды собой, снабженный десятками рекомендательных писем. Когда вас рассматривали дамы, они просили дополнительные свечи, чтобы лучше вас разглядеть. И вы всегда были уверены, что стоили этих свечей.