Мальчишник
Шрифт:
Нажимаю на звонок. Появляется Кондратюк. Я его вижу через стекло — небольшого роста, коренастый, спокойное, располагающее лицо. Одет в обычный, не военизированный костюм.
Отпирается замок. Я переступаю через последний порог, и вот оно, мое долгожданное:
— Здравствуйте.
И в ответ:
— Пожалуйста, проходите.
И я прохожу.
Первый ярус колокольни. Цоколь. Сложен он из белого камня. Известняка. Тщательно притесанными рядами. «Толщина камней 50—60 сантиметров, — как я прочел в историко-архивном очерке. — Здесь, в цоколе,
Тишина. И в этой тишине я отчетливо слышу стук маятника часов-ходиков. Простой, извечный туда-сюда, туда-сюда бесхитростный жестяной звук. Потом вдруг телефонный звонок.
— Да вы проходите, проходите сюда, ко мне. В мои «покои».
Дверь с накладными черными декоративными петлями, на манер полуовальной, в которые в давние боярские времена надо было входить пригнувшись. Но эта дверь была под полный рост и уже современной — пригибаться не требовалось.
Петр Ефимович прошел в нее и направился к телефону.
Я — вслед за ним.
Полки, полки, и на них — ящики, свертки, тюки, коробки. Часы-ходики укреплены на широкой доске, которая вертикально направлена до самого пола. Перед доской — небольшой канцелярский стол. На нем и звонил телефон. В отношении ходиков я не ошибся — самые обычные, жестяные, с аллегорической картинкой и с гирьками под сосновые шишечки.
— Да. Он уже у меня, — сказал в трубку Петр Ефимович. Рукой показал — присаживайтесь.
Я понял: Петр Ефимович отвечал в отношении моего прибытия дирекции Государственных Кремлевских музеев, по чьему великодушному разрешению я наконец здесь.
Возле ходиков набиты в доску гвозди, и на них висят связки ключей, ножницы, надеты катушки белых и черных ниток с воткнутыми в катушки иголками. Нацеплены за уголок какие-то бланки, висят обычные висячие замки с незащелкнутыми скобами; скобами и зацеплены за гвозди.
На столе разложены мелкие инструменты и лежит окуляр, которым пользуются часовые мастера. Лежат наручные часы с открытым механизмом.
— Люблю возиться с часами, ремонтировать.
Я показал на ходики:
— Вот уж не ожидал здесь увидеть и услышать.
— Принес. Негодные. Отремонтировал и повесил.
— Для домашности?
Петр Ефимович кивнул.
— Я в башне пятнадцать лет. В Кремле — сорок. Скоро будет половина жизни.
Я уважительно кивнул — такие цифры!
— А что у вас на полках? — показал я на свертки, тюки, ящики, коробки.
— Все, начиная от гвоздей и кончая бархатом и золотом.
Я недоуменно молчу.
— Все для Кремлевских музеев я храню здесь, — пояснил Петр Ефимович.
— Значит, вы храните и самого Ивана Великого?
— Он сам хранит нас всех. Вы же, наверное, знаете, что воздвигнут был Иван в первую очередь как
И тикали российские ходики в самом центре России под нашу начавшуюся беседу. На аллегорической картинке — устойчивое счастье.
— И прозвана-то колокольня Иваном Великим народом.
— Колокола сохранились все?
— В полном порядке. Языки только прикованы.
— В любой момент можно расковать?
— В любой.
— И заговорят тревожные набаты?
— Заговорят.
— И вырастет многоярусный столп звуков?
— Без сомнения. За колоколами ухаживают, чистят железными щетками, покрывают парафином. Зимой удаляют снег, лед. Ну, вам не терпится подняться на колокольню.
— Не терпится.
— Говорите, Пушкин?
— Да. И Лермонтов тоже.
— И еще Наполеон с маршалами поднимался, — добавляет Петр Ефимович. — Французы хотели увезти крест, но, когда убедились, что не золотой, а только вызолоченный, бросили.
Я читал в том же архитектурно-историческом очерке, что взорвать башню Наполеону не удалось. Устоял Иван Великий. Только трещину дал.
Неизвестно, сколько бочек пороха пришлось на долю Ивана Великого. Это случилось в ночь на 11 октября 1812 года. Мощная взрывная волна не смогла разрушить плотную кладку стен колокольни и устремилась вверх. Сильнейшим ударом сорвало часть медных листов обшивки купола вместе с крестом и разбросало по сторонам… К 21 декабря 1814 года главу колокольни отреставрировали, крест на ней поставили новый.
Я сказал о трещине Петру Ефимовичу.
— Покажу место. Идемте.
Мы вышли из «цокольных покоев», свернули вправо и начали подниматься по ступеням. Меня сразу удивило большое зеркало в деревянной раме. Висело вплотную к стене.
— Вроде ходиков? — спросил я. — Для домашности?
— Так точно. — В армии Петр Ефимович был майором.
Я медленно взбираюсь по отвесным, высоким ступеням у самой стены, потому что к центру ступени сходят почти на нет, и там не устоишь, не удержишься, такие они винтовые.
— Вот здесь была трещина. Потрогайте стену.
Я и так веду ладонью по стене. Может быть, так вел ладонью маленький Александр Пушкин. И может быть, ему в то время звонари, имевшие привилегию водить на Ивановский столп, тоже что-нибудь рассказывали, но еще донаполеоновское, до трещины.
— За состоянием башни наблюдают архитекторы: приходят с приборами, проверяют даже самую мельчайшую трещину. Температурно-влажный режим контролируют.
Если внизу была церковь, где теперь хранится все от гвоздей до бархата с золотом, то вверху были парадные покои. Точное их название неизвестно.