Мальчий бунт
Шрифт:
— Веди сюда.
В комнату Гаранина вошел высокий и сухой старик, в синем суконном кафтане. Он, прежде чем поздороваться с хозяином, долго крестился в угол на икону. Старик вынул из кармана телеграмму и подал Гаранину. Телеграмма:
— «Еду сам. Морозов».
Гаранин вскочил с постели, словно ему воткнули в спину вилы, и закричал:
— Марфа! Сюртук новый почистить. Живо! Когда ожидаете, Иван Филиппович?
— Натурально — с почтовым.
— Ну, что у вас там? — спрашивал Гаранин, поспешно облекаясь в новый долгополый сюртук.
— Всё тоже. Господа офицеры как начали
— Ну и дела! А губернатор?
— Их превосходительство от дебоша господ офицеров вполне отстранились — замкнулись в отведенные для них, изволите знать, в сад окнами две голубые комнаты во втором этаже, — и сидят там, как мышка. Поверите ли: сами позовут меня посредством электрического звонка, а войдешь, вздрогнут. Очень напуганы. И всё портрет семейный свой из кармана выняют и во слезах целуют: очевидно, с жизнью, по случаю бунта, прощаются…
— Дурак.
— Да, по всему видать, незначительных умственных способностей. Меня более всего, Владимир Гаврилович, то смущает, что господин полковник штабс-капитана Иванова изволили запереть в спальной самого Тимофея Саввича. И уж сидит там господин офицер с вечера — а был нагрузимшись порядком.
Гаранин выронил из рук гребешок, которым делал перед зеркалом пробор.
— О! боже! Как же вы это, Иван Филиппович?
Старик перекрестился.
— Что поделаешь? Получена была от Семен Петровича депеша «широко растворить двери гостеприимства». А вы понимаете — если Семен Петрович, это сам.
— О, чорт! Едем на вокзал.
Старик перекрестился.
— Если едем, Владимир Гаврилович, то на своих на двоих. Пару в дышле под самого на вокзал я велел подать. А Машистого в новой, вами вчера приобретенной сбруе, неловко Тимофею Саввичу показывать…
— О, дьявол!
Старик перекрестился:
— Да, дожили. При покойном папаше Тимофей Саввича такие события и вообразить нельзя было…
— Кто еще будет самого встречать?..
— Да, пожалуй, только и будем мы с вами. Господин Дианов — в Павлово откочевали. Мастерам не в обычае самого встречать.
2. Кукиш
Поезд остановился. Гаранин с дворецким подбежали к вагону первого класса, но обер-кондуктор безмолвно указал им в конец поезда: в хвосте был прицеплен отдельный салон-вагон. Побежали туда. Вагон расцепили. Три звонка. Поезд ушел. В окнах салон-вагона опущены шторы. Гаранин попробовал дверь — заперто. В дверном окне показался Митя — слуга самого, строго погрозил пальцем и показал встречающим кукиш.
— Не приказано будить, — понял эти знаки дворецкий — стало быть, изволили беседовать с мадам Вев Клико!
— Какая еще мадам? — сердито и испуганно спросил Гаранин.
— Это их любимая марка шампанского: вдовы Клико. Деми-сек — то есть не очень сладкое. Они очень любят и вальс с бутылкой даже танцуют, если в хорошем духе:
Пою свободно и легко
веселый вальс «Клико»!
Конечно, вы в отдалении от Тимофея Саввича живете — и не можете знать всех распорядков их, как ваш папаша знал распорядки их папаши.
К салон-вагону подошел дежурный паровоз, составитель со свистком во рту прицепил вагон и свистнул. Паровоз тихонько гукнул, чтобы не тревожить Саввы Морозова сына, и тронулся…
— Куда это?
— На запас.
Платформа опустела. Паровоз умчал вагон куда-то вдаль и, показалось Гаранину, там покинул.
— Надо туда!
Гаранин легкою рысцой, а за ним и Иван Филиппович, развевая на-бегу долгую седую свою бороду — пустились догонять паровоз… Старик бежал легко, кидая ноги, и еще на-бегу говорил:
— Я еще всего-то вам не рассказал, Владимир Гаврилыч, про господ офицеров. Нынче утром, еще при свечах, за господами офицерами прибирая, я господину батальонному командиру доложил, что вот изволит ехать сам Тимофей Саввич, а между тем их апартаменты на ключе, и там неизвестно, что делают господа офицеры. А надо вам сказать, что и господин полковник к утру были как бы уж и не в себе. «Взломать дверь» — кричит… Ну, попробовал тут один шашкой, запустил в щель конец, обломал — двери у нас и замки солидные. Тут господа офицеры говорят господину полковнику: «ты ключи кинул в снег, ты и дверь взломать должен». И представьте себе — взяли они господина полковника за руки и за ноги и давай раскачивать, да задом полковника в дверь бить. Напрасно умоляю, что дверь прочна и замок солидный. Мне не двери, а человека жалко. Бьют и бьют. Господин батальонный командир на крик кричит. Ну, конечно, двери не вышибли — а полковника в постель снесли — лежит теперь и стонет: поясницу, говорит, сломали… Гляди-ко — а паровоз-то что делает!..
Стрелочник задудил. Паровоз дохнул и покатил вагон обратно. В окне мелькнуло лицо Мити, и он опять погрозил пальцем и кукиш показал. Гаранин и дворецкий столбом стоят и смотрят: паровоз укатил вагон в другой конец станции и не видать… Они пошли обратно — и видят, паровоз один вернулся; побежали рысцой; задохнулись; Гаранин споткнулся, упал в сугроб; отстал, когда он подбегал к вагону — дверь отворилась, впустив Ивана Филипповича…
— Ну, теперь, все расскажет, старый дьявол: и про Машистого, и про сбрую, и про меня…
В двери вагона, за стеклом стоял Митя; он показал Гаранину кукиш и, приплюснув нос к стеклу, выпучив глаза дразнил Гаранина…
Переминаясь с ноги на ногу перед вагоном, Гаранин ласково улыбался Мите и злобно думал:
— Погоди! Погоди! Я тебе задам! Собачий сын!
Хотя и сам был не уверен, что наступит время желанной мести.
— Верно сказано: «не родись рогатым, а родись кудрявым».
За кудри и бойкий нрав, как-то в фабрике попав на глаза «самому», Митя был взят им в молодцы — и всюду разъезжал с хозяином: на фабрики, в имения; изредка к Макарию на ярмарку.