Малец
Шрифт:
– Почему решили, что это из своих?
– Приподнял бровь воевода.
– Так, как иначе, их же ножом по горлу одним взмахом. А как чужого так близко подпустить? Нет, то свой был. И вот еще что: боярин-то в яму кузнеца Асату посадил, пытался его заводик на своих перетянуть. Только заводик тот на паях, и если б Мельникову удалось это сделать, то многие в слободе попали бы на убыток. Думаю, из-за этого боярина жизни и лишили, он и так многим поперек горла стоял, а тут не смогли казаки устоять, а подкупить или запугать кого из челяди, плевое дело.
– Тогда на днях, кто-то в бега подастся.
– Так уже подались, - пожал плечами дьяк, - сын боярина совсем ума не нажил, при Мельникове дворовых в ежовых рукавицах держали, а уж при сынке его голодать будут. Вот и засобирались люди со двора, уже трое с караванщиками сговорились, хотя они вряд ли на смертоубийство пойдут, но за ними остальные разойдутся, а там, поди разберись кто мог.
– Да...
– Протянул в задумчивости воевода.
– До этого дня казаки вели себя смирно, довел их Савельев, татьбой заниматься стали. Ты-то хоть понял что случилось?
– Так чего здесь не понять?
– Хмыкнул глава разбойного приказа.
– Теперь казаки силу почувствовали, мы им не указ, платим за службу самую малость, вот они и кивают, что лихих людей в достатке по округе развелось, чуть что не так и на погост снести некого будет.
– Вот, то-то и оно, - Перфильев поднял палец, акцентируя внимание на выводах, - теперь боярской вольнице пришел конец, и Мельников не последним будет. Плохо все, хотя этим и должно было кончиться. Ты потихоньку сыск продолжай, но сильно не лютуй, все равно ничего не найдешь, только людей измордуешь, а это нам ни к чему.
Да уж, порезвился на боярском подворье, Иркутск с месяц на ушах стоял, на каждом углу обсуждалось убийство боярина. Мне оставалось только пожать плечами, то не убийство было, а приведение приговора в исполнение. Вопрос решался просто: либо он, либо я. Ну не конкретно я, но моя семья, а оставлять мать вдовой во второй раз в мои намеренья не входило. Так что как только меня выкинули за ворота, пришлось 'врубить' третью космическую скорость. Приказчик-то у боярина последней скотиной оказался, ведь что означает выкинуть мальца ночью за ворота в кремле, куда ему податься? Вот-вот, в слободу не вырвешься, все ворота закрыты, в тепло не попадешь, ни один сторож ночью на подворье не пустит, тем более незнамо кого. Так что бег мой закончился у центральной кремлевской башни, дальше скользнул по боковой лестнице на левую сторону стены и уже по ней пробрался до башни угловой. Зачем до нее? А вот за тем, центральная башня построена так, что венцы бревен не выступают наружу, и спуститься с нее весьма и весьма трудно. А вот в угловой башне бревна выступают и по этим вступающим бревнам спуститься, при определенной сноровке, трудности не составляло. Сноровка у меня была. Потом бег до своего двора. Дома никто не спал, переживали, вот только успокаивать мне их было некогда. Потребовал, чтобы к утру подготовили сани с теплой шубой и натопили баню, а сам схватил трофейный лук, с которым иногда проводил тренировки, свое короткое копье и побежал обратно. На двор Мельникова пробрался в последний момент, еще бы немного и упустил Матвея. Пока сторожа опускали Асату в одной рубахе в яму, прокрался к крыльцу и затаился в тени. Да, расслабились подручные боярина, ни один не сумел оказать сопротивления, да какой там 'оказать', они даже не поняли что случилось. Потом в сенцах сторожки нашел одежду Асаты и сбросил ему в яму, иначе до утра может не дожить, а и доживет, так потом болячек на оставшуюся жизнь наживет, а то нам ни к чему. В конце забрался в 'холодную' где раньше простоял привязанный к крюку около двух часов и отведал кнута, натянул лук и стал ждать. Ждать пришлось долго, примерно часа три, наконец, какая-то девка наткнулась на труп приказчика, далее беготня и суета. В 'холодную' заглядывали несколько раз, вот только не видели ничего, темно, вообще непонятно чего хотели. Как бы то ни было, но своего я дождался, выполз боярин из своей берлоги, дальше все просто: пустил стрелу, снял тетиву, сбил лепесток с древка копья и засунул деревяшки под половицу. А когда заявились люди разбойного приказа, выскользнул за ворота, никто на меня даже внимания не обратил, мало ли куда мальца с поручением отослали. Асату у ворот встречал вместе с матерью, да уж, намерзся мужик - сам бледный, а нос еще и сизый, он бы в яме в одной рубахе точно до утра не дожил бы. Напоили его горячим сбитнем, который тут же прикупили у разносчика, сунули под шкуру и на рысях домой, отогревать мужика мороженного. Дай Бог обойдется без последствий.
– Васька! Поди сюда.
Ага, это Брага нарисовался, сейчас допрос учинит, чует, что без меня не обошлось, а предъявить чего конкретно не сможет. Ну и пусть его, он мне не отец родной, так что на откровенность пусть не рассчитывает.
– А расскажи-ка мне отрок, чего от тебя Мельников стребовать хотел.
И смотрит так с прищуром, мол колись давай, Васька, про то как боярина извел. Угу, прям так и повелся.
– Так знамо чего, - хлюпаю носом, - все допытывался, сколько у кого в доле на медном заводике. А мне то неизвестно, потом стал деньгу с меня требовать и про казаков сказ вести.
– Что, прямо так и требовал?
– Хмыкнул старый казак.
– Так чего не отдал?
– Нельзя отдавать, даже если и есть чего, - вздохнул я, - один раз отдашь, всю жизнь отдавать будешь.
– Ты лучше скажи, зачем боярина извел?
– Брага сразу стал серьезным и вперил в меня взгляд.
Ой, ой, испугал, как же. Но вид, что испугался на всякий случай сделать надо:
– Не, то не я. Да и как бы я смог-то, как отпустили сразу домой.
Но казак тертый калач, верить мне не спешил:
– Если ночью из кремля выбрался, то так же мог и обратно забраться, и стрелу взял бурятскую, думал от себя подозрение отвести. Ты вот что, Васька, не крутись понапрасну, видели люди, как ты ночью туда-обратно с копьем метался, это стрельцы ничего в ранах не смыслят, думают, сторожей и приказчика ножом полоснули, а казаку сразу понятно, что от лепестка раны те.
– Метаться-то я метался, только вот копье не брал. Навет это, видимо кто-то на меня напраслину не просто так возводит.
– Напраслину?
– Повысил Брага голос.
– А кто еще может в темноте стрелой посечь? У нас больше таких нет.
А вот здесь ты дядя не прав, сильно темно там не было, так что облом тебе.
– Если про двор боярина речь, то не было там темно, когда меня выгоняли, факелы двор освещали.
– Кха, - поперхнулся старый, видимо не нашел чем сразу возразить. Ведь если темно не было, то все мое преимущество на воде вилами писано.
Ну вот и все, сорвался я с крючка казака, теперь меня вдвойне труднее будет нагнуть:
– Пойду я дядька казак, а то солнце уже высоко, а я никак до печей не дойду.
К печам мне действительно было надо, вчера вынули из обжига последнюю партию фарфора, так что нужно было вскрывать пеналы и проводить отбраковку. Несмотря на уже отлаженный процесс, в брак уходила примерно пятая часть изделий, и это вовсе не проблема, наоборот, выход качественного фарфора был неожиданно высоким. Хотя, если честно, большая часть потом тоже перейдет из условно-нормальных изделий в брак, просто пока еще не пришло время для более строгой отбраковки.
Окончательно упаковывали фарфор в возы на складе купца, подальше от людских глаз. Гандыба брал очередную посудину придирчиво осматривал рисунок, смотрел на игру света в глазури и, покачивая головой в восхищении, передавал приказчику, который старательно упаковывал ее в ящик, перекладывая толстым слоем рисовой соломы.
– Это же надо, красота какая, - продолжал восхищаться купец, цокая языком, - такое и в самом Китае не сыщешь. А как ты сказал, это называется?
– Обеденным сервизом это называется, на дюжину персон, - напомнил я Гандыбе.