Маленькая хрустальная пирамидка
Шрифт:
У меня раньше не было детей. А тут вдруг появилась девочка, дочь. И сразу тринадцати лет… Девочку звали Имет.
Точнее, не дочь, а падчерица. Ещё только знакомясь с Валлти, я уже знал, что у неё ребёнок подросткового возраста. Как минимум, колечки незамужней женщины на её пальчиках рассказали мне обо всём. Но мне это почему-то не казалось проблемой. А вот Красен, у которого был опыт в таких делах, услышав от меня об этом, сразу же выразил своё сочувствие.
Едва встав на ноги после ранения, я вышел на службу. В конторе пришлось между делом отбиваться от благодушных шуточек друзей о новых методах лечения: все знали, что моя новая знакомая этот месяц возилась со мной. На вопросы о своей новой
Это как раз и была одна из тех сложностей, о которых я упомянул в разговоре с Расси. Прежде чем делать предложение Валлти, я должен был наладить контакт с девочкой. Я понимал, что Красен прав – от того, как пройдёт первое знакомство, многое зависело.
К счастью, судьба подарила мне больше двух месяцев, чтобы подготовиться к этому событию. И первый из них уже прошёл. Впрочем, времени я даром не терял. Конечно, дело было не только в том, что волосы на голове успели отрасти после операции и шрамы стали не так заметны…
Я подолгу тайком рассматривал голографии Имет в разном возрасте, которые у Валлти были расставлены по всему дому. Пытался угадать характер. К тому моменту я уже многое знал о самой Валлти, о её жизни. Узнал кое-что и об истории её семьи.
Прояснился вопрос с загадочной архитектурой дома Валлти. Я не ошибся с библиотекой и мастерской на первом этаже. Я угадал – отец Валлти действительно был известным учёным. Звали его Ийар Эла Дерб, но Медники величали его не иначе как Ийар Великий. Оказалось даже, что кое-какие предметы в университете мне довелось изучать по его учебникам. Я выбрал момент и обследовал мастерскую, а потом библиотеку.
В мастерской я обнаружил очень много разного оборудования и инструментов, даже стеллаж с заготовками из редких сплавов и особых пластиков нашёлся в углу – наверное, даже заднюю левую опору от космолёта удалось бы собрать. Там оказалось прибрано, пыли я нигде не заметил – но ощущалось, что тут уже очень давно никто ничего мастерить не пытался. Так же было и в библиотеке. Кстати, меня поразило большое количество книг на пластике – этакий своеобразный вызов современным компьютеризованным знаниям. К сожалению, всё это добро лишилось хозяина. Отец Валлти пропал без вести в экспедиции на Западный континент больше двадцати лет назад. И за этот срок Медники, которые очень гордились Ийаром Великим и создавали все условия для его работы, так и не нашли в своих рядах ему замену.
Осталась от него Медникам только дочка да её мачеха – мать Валлти умерла вскоре после родов. Девочка, то есть Валлти, оказалась ребёнком смышлёным, но, по общему мнению, звездой науки ей было не стать. К тому же, история нашей колониальной научной школы ни одного знаменитого учёного женского пола и до сей поры не знает. Не то чтобы девочки подкачали – патриархальность гендерных традиций нашей окраинной колонии тоже нельзя недооценивать…
С мачехой, которую звали Анил, вышла некрасивая история. Она была гораздо моложе своего знаменитого мужа. И едва община отправила повзрослевшую Валлти поступать в столичный университет учиться на врача, как безутешная вдова снова вышла замуж. Да ещё и (о ужас!) за мужчину из другой общины, из Кожевенников. Она, уроженка той же общины Кожевенников, и сама была для Медников чужая. Но уж такого они стерпеть не смогли. И потому Анил и её нового мужа Кегена попросили в сжатые сроки освободить дом, построенный общиной Медников вовсе не для того, чтобы там плодились Кожевенники. К чести этого самого Кегена говорили, что тот не особо и расстроился – быстро нашёл новое жильё поскромнее и на территории своей общины. А вот Анил бесилась из-за того, что её выселили из дома, который она уже привыкла считать своим…
Да и с Валлти всё поначалу пошло не очень-то здорово. Вернулась она из столицы беременная, отучившись в университете всего полтора года. И без мужа. Что да к чему – разбираться тогда никто не стал. Община от неё отвернулась. И в отчий дом, дом Ийара Великого, её даже не пустили. Ну что же делать, перекантовалась девушка как-то, родила. Но потом собралась, взяла ребёнка и умотала обратно в Инаркт. Восстановилась в университете и через три года вернулась с подросшей дочкой и профессиональной картой. В этот раз её хотя бы пустили домой…
Надо признаться, у меня отношения с моей общиной тоже не складывались. Ну, то есть, кожаный ярлык на красивой витой цепочке, знак Кожевенников, я в кармане, конечно, носил. Но активисты общинные мне даже вслед с тоской смотреть уже перестали. В отличие от Валлти, университет я так и не закончил. Но зато я получил специальность, от которой у главы любой общины дух захватывает. Я стал адво. Агенты адвослужбы, получившие свою профкарту от самого Космодрома, были в Колонии наперечёт, так что неоконченный университет здесь ни при чём. У меня всё оказалось наоборот – дело было во мне.
Это давняя история, и я стараюсь пореже её вспоминать. Но иногда приходится… Когда я учился на третьем курсе, умерла моя матушка. Это было здесь, в Кодде. Пришла с работы – и… Скоропостижно скончалась – вот и весь диагноз. Я тогда учился в Инаркт: университет в те годы у нас был только один, в столице. То, что так всё случилось, – это жизнь. А вот всё остальное – от людей. В тот год, почти через пять лет после событий на пятое Переворота, в очередной раз обострились отношения между общинами и правительством Кондуктории. И Каменщики объявили властям Кондуктории полный бойкот – вплоть до того, что перестали пользоваться почтой и общепланетными линиями связи. Кожевенники тогда активно этот бойкот поддержали. Как и большинство общин. С моей точки зрения, это была довольно глупая затея. Она даже не тянула на попытку вернуть то, что было проиграно пять лет назад. Зато незнамо сколько простых людей пострадало из-за такого резкого нарушения общественных связей. И меня вот тоже задело – о том, что матушку похоронили, я узнал только через месяц, во время очередного приступа «общественного согласия». Конечно, я уже ничем не помог бы ей. Но и попрощаться мне не дали. И я не простил.
Нет, я не устраивал публичных бойкотов. Вернулся в Кодд и жил в своей Меловке, в районе Кожевенников, где у матушки была половина дома. Платил в общину положенное со своего жалованья. Просто не общался больше ни с кем из общинного актива. Я знал, что для Кожевенников это было чувствительной потерей: получить своего в адвослужбе и не суметь восстановить с ним контакт! Но мне было на это наплевать. И сейчас наплевать.
А вот Валлти, что удивительно, на свою общину ничуть не обиделась – даже когда её беременную выставили из дома, где она выросла… У неё был какой-то свой взгляд на эти вещи, который мне ещё предстояло осмыслить.
Узнал я и о том, кто был отцом девочки. Валлти этого особо не скрывала – всё честно записала в метрике. Это был капитан ВВС Эрбах Лета Крес, командир звена эскадрильи «Стрелы», что базировалась на Центральной площадке, к северо-западу от Инаркт. Когда выяснилось, что он погиб четырнадцать лет назад, я поначалу поверить не мог, что это и был тот самый лётчик, который первым поставил мины на Шоссе перед Второй баррикадой в ночь на пятое Переворота. Но по архивным данным, в тот год колония потеряла лишь двух офицеров ВВС, и только один из них был пилотом. Второй погибший – лейтенант, оператор бортового оружия. В ту трагическую ночь, при атаке войска мятежников, было сбито два катера из эскадрильи «Стрелы», но другой экипаж выжил, парни сумели катапультироваться.