Маленькая красная кнопка
Шрифт:
Отстраняется и выходит, оставив двери распахнутыми, а мою душу — вывернутой наизнанку.
— Дорогой, ты уже уходишь? — спрашивает мама медовым голосом.
— Дела, — вздыхает Соболев, — располагаетесь, готовьте список необходимого, как договаривались.
— До встречи! — мама само очарование и это начинает страшно бесить.
Входная дверь хлопнула и я появляюсь в прихожей разгневанной фурией, всклокоченной, взъерошенной. Внутри.
— Даже не думай с ним любезничать! — шиплю на неё, а мама вскидывает бровь, держа Ромку за руку.
— Почему нет?
— Молодой, — передразниваю, скривившись, — да он младше тебя меньше, чем на двадцать лет!
— О, милая, двадцать лет — это целая жизнь, — удивляется в ответ, — к тому же, он позаботился обо мне, я ему благодарна. За себя и за тебя, кстати, тоже. Или тебя тут голодом морят? — ухмыляется и окидывает хоромы долгим взглядом.
— Только не говори, что повелась на всю эту мишуру, — презрительно вздёргиваю верхнюю губу.
— Если бы меня это трогало, мы бы жили в аналогичном домике, а не ютились в тесной двушку на окраине, — парирует в ответ и сверкает глазами.
Больная тема — мой отец. Точнее, донор спермы, как называет его мама, да и я, с её лёгкой подачи. Хорошо, что он живёт в другом городе и мы не видимся, даже случайно.
— Ладно, проехали, — отмахиваюсь с ленцой и тут же улыбаюсь, распахивая объятия: — Безумно рада тебя видеть.
— Во мне столько энергии, как будто я с курорта вернулась, — хихикает мама в кулак. — Эта частная клиника — просто чудо. Все вежливые, внимательные, кормят практически с ложечки, не хватает только опахала в руках симпатичных молоденьких санитаров.
Я изображаю приступ рвоты. Хотя, может и не изображаю. Какая гадость! Как в тот раз, когда я притащилась к ней рано утром, а она встретила меня в шёлковом халатике на голое тело и так и не призналась, с кем провела ночь.
— Не будь ханжой! — фыркает мама весело. — И покажи мне дом, на правах хозяйки.
— Я не хозяйка даже собственного тела… — бормочу едва слышно.
— Кстати, тебе придётся съездить ко мне и взять кое-какие вещи, — говорит между делом. — Я не могу просить Тимура купить мне белье, это неприлично.
— Теперь она вспомнила о приличиях… — закатываю глаза и подхватываю сына на руки, чтобы свободно перемещаться в пространстве. — Я не могу уехать, ты не справишься с Ромкой одна.
— Тимур сказал, в доме постоянно живёт нянечка. Не нужно заставлять людей чувствовать себя ненужными, Диана. Я присмотрю, этого будет достаточно.
— А если меня не впустят обратно, а тебя попросту вышвырнут?
— Не говори ерунды, — морщится мама. — Ты до сих пор тут, хотя, повторюсь, в доме живёт нянечка, — разумное зерно в её словах было, но сомнения никуда не делись. — К тому же, он прекрасно тебя знает, если не впустить, проще убить. А если второе — то и какая разница?
— Ахереть логика! — возмущаюсь в голос, а мама пожимает плечами:
— Чего только не скажешь ради комплекта свежего белья…
«Всё равно надо к врачу» — напоминает внутренний голос и я сдаюсь.
На следующее утро, едва проснулся сын, с тяжёлым сердцем оставляю его на попечение счастливо улыбающейся нянечки,
— Всё будет хорошо… — бормочу, подбадривая себя, водитель косится и я продолжаю увещевать себя мысленно, но в голове лишь его последние слова.
Что изменилось? Что встало с ног на голову? Что он имел ввиду? И почему, чёрт возьми, сыну небезопасно в городе?! Где, мать его, Артём…
Жизнь в декрете — какой-то особенный, обособленный мир. Внешняя среда плавно отходит на второй план ещё на последних месяцах беременности, все мысли крутятся лишь вокруг предстоящего события, все переживания только на одну тему, всё остальное становится незначительным и, со временем, просто перестаёт иметь значение. Но это лишь для меня, для остальных жизнь продолжает идти в привычном темпе, происходят события, не связанные с подгузниками и плановыми прививками (которые, кстати, неплохо было бы сделать), время не замедляет ход, а дни отличаются один от другого. И последнюю неделю он пытается выяснить, что происходит, но, судя по всему, безуспешно. Пора возвращаться в реальность.
Выхожу на остановке неподалёку от своего дома, захожу в аптеку за тестом, выпиваю литр воды и полчаса меряю кажущуюся чужой квартиру мелкими шажками.
Две полоски, тупая улыбка и покалывание в кончиках пальцах от нервозности. Записываюсь на приём в частную клинику, врач смотрит шов от прошлого кесарева, уверяет, что проблем не будет, если в точности соблюдать предписания, настоятельно рекомендует повторный приём через три недели после даты предположительного зачатия, но я прохожу мимо стойки администратора, расплатившись за приём заранее. Еду на квартиру к маме, собираю вещи и вдруг раздаётся звонок в дверь.
Подхожу с опаской, смотрю в глазок и моя челюсть отпадает. Открыть или не открыть? С какой стати он притащился к моей маме?
— Душа моя! — говорит громко из-за двери. — Открывай!
Зараза… распахиваю дверь и смотрю, сурово сведя брови у переносицы.
— Чего тебе?
— Ты всё так же прекрасна, — тянет Ибрагим и водворяется в прихожую, на ходу целуя меня в щёку.
Я отпрянула, он ухмыльнулся.
— Чего тебе? — повторяю, скрестив руки под грудью.
— Поговорить надо, — пожимает плечами, разглядывая моё лицо. — Тебе идёт чёлка.
— Что мне действительно идёт, — отвечаю едко, — так это отсутсвие напыщенных кретинов поблизости.
— Тогда тебе следовало остановить свой взор не на Купрееве, — хмыкает в ответ и снимает ботинки. — Как мама? Выписали?
— Какое тебе дело, Ибрагим?
— О, я по уши в этом деле! — восклицает с запалом. — Не хотел бы, но карта легла с самого начала. Кстати, жаль, что пацан не от меня. Я был бы рад! Я не Тимурчик, со всеми этими предрассудками… как ты, душа моя? Пригреешь по старой памяти? До сих пор мурашки от одного лишь воспоминания, какая ты горячая, — не выдерживаю и отвешиваю ему звонкую пощёчину, сверкая глазами. Слабо морщится и трёт ладонью лицо. — Могла бы просто ответить «нет».