Маленькая торговка прозой
Шрифт:
Только я открыл рот, чтобы свернуть весь этот цирк, спихнуть Шаботта и на одном дыхании провозгласить Справедливость и Литературу с большой буквы... но тут же закрыл.
Через два ряда за Симоном-Арабом – Жюли! Да, моя Жюли! Прекрасно просматривается в кругу моих почитателей. Она смотрит прямо на меня. Она мне улыбается. Одной рукой она обнимает за плечи Клару.
Так что все отменяется – и месть, и справедливость, и литература, я опять снимаю винтовку с плеча: следующий вопрос о любви. Ж. Л. В., превратившийся в Бенжамена Малоссена, сейчас выдаст вам одно из публичных признаний в любви, которое запалит шнур, ведущий к вашим душам, заправленным порохом чувства! Потому что любовь моей Жюли (без дураков!) – из тех, что способны обнять весь мир влюбленных, до самых забытых его уголков! Когда я поведаю вам о поцелуях Жюли, о ее груди, о ее бедрах, о ее жарких объятьях, о ее пальцах и ее дыхании, каждый из вас – и каждая – будет смотреть на своего ближнего теми же глазами, какими я смотрю на Жюли, и я вам предсказываю праздник праздников, раз в жизни, и Дворец спорта в Берси наконец оправдает бьющую ключом энергию, уходящую в пустоту!
Вопрос. Мне повторить вопрос, месье?
Я улыбнулся Жюли. Я открыл свои объятья, слова любви наполнили мне душу, готовые хлынуть потоком... и тут я увидел, как в поле моего зрения входит пуля.
Двадцать второй калибр, в упор. Последний крик. В такие моменты у других, вероятно, перед глазами проходит вся жизнь, у меня перед глазами – только пуля.
Вот она уже в тридцати сантиметрах от меня.
Гладкое медное тельце.
Вертится волчком.
«Смерть – процесс прямолинейный...» Где я мог это прочитать?
Медный буравчик с блестящим в лучах прожекторов острием впивается мне в череп, просверлив аккуратную дырочку в лобовой кости, пропахав все поле моей мысли, отбросив меня назад и застряв в теменной кости, и тут я понимаю, что все кончено, понимаю так ясно, как узнают, по Бергсону [22] , момент, когда это начинается.
IV
ЖЮЛИ
Аннелиз. Скажите, Тянь, как далеко может зайти женщина, когда она задумала отомстить за мужчину, которого любит?
Ван Тянь. ...
Аннелиз. ...
Ван Тянь. Ну да, по меньшей мере.
22
Анри Бергсон (1859—1941) – французский философ-идеалист; представитель интуитивизма и философии жизни.
19
Природа отвела Жюли роль красивой женщины. Премилая в младенчестве, очаровательная в детстве, неповторимая в юности и, наконец, – сама красота. Из-за этого вокруг нее всегда образовывалось пустое пространство: восхищение издалека – лишь только взглянув на нее, все сразу отступали, сколько бы их ни было. И в то же время их притягивало непреодолимое желание приблизиться к ней, уловить запах этого тела, погреться в лучах исходящей от нее нежности, коснуться ее. Они тянулись к ней, но не могли приблизиться. Она уже успела привыкнуть к этому ощущению, с самого рождения находясь в центре опасно гибкого, постоянно натянутого пространства. Немногие осмеливались преступить границы этого заколдованного круга. Вместе с тем она не была надменной, она только слишком рано научилась этому взгляду очень красивых людей: взгляду без предпочтений.
– Есть две расы, – говорил Коррансон, губернатор одной из колоний и отец Жюли, – красивые и уроды. Что до цвета кожи, то это всего лишь причуды географии, не более.
Это была одна из любимых тем губернатора Коррансона – красавцы и уроды... «И еще есть мы», – добавлял он, рассматривая себя в качестве эстетического эталона для остального человечества.
– Нормальные люди избегают смотреть на уродливых из опасения оскорбить их, а те умирают от одиночества, пав жертвой всеобщей деликатности.
Так, все детство Жюли провела, слушая рассуждения отца-губернатора. Она не могла бы придумать себе занятия более увлекательного.
– С очень красивыми – обратная ситуация, все на них смотрят, но сами они не осмеливаются поднять глаз из страха, как бы на них не набросились. Они тоже умирают от одиночества, но из-за всеобщего обожания.
Он сопровождал свои слова подвижной мимикой и патетическими жестами. Она смеялась.
– Мы, пожалуй, расплющим тебе нос картошкой и поломаем уши, будут висеть, как капустные листы, дочь моя, посадим тебя на одну грядку со всеми, и наплодишь ты мне молодцов-огурцов, которых я буду душить... в объятьях.
Во Дворце спорта в Берси вокруг Жюли опять образовался вакуум. А между тем один бог знает, какая там была теснота. Но, как обычно, все расступились вокруг Жюли, которая как будто выросла из-под земли. Они смотрели одним глазом на сцену, другим – на нее. С одной стороны, их вниманием завладел писатель, отвечавший на вопросы, находясь в самом центре этого потрясающего сейма толмачей, а с другой – эта женщина, которая, казалось, сошла со страниц одного из его романов. Живое подтверждение тому, что литература – не всегда только выдумка. Тут же некоторые из них вообразили себе, что уже встречали эту женщину, там, высоко в небе, меж двух континентов, в одном из тех самолетов, что соединяют меловой полосой человеческие судьбы. Сама реальность спешила к читателю, чтобы упрочить его уверенность: красота существует, и, значит, возможно все.
И вот, охваченные всеобъемлющим энтузиазмом Дворца спорта, ослепленные прожекторами сцены, плененные, наконец, и самим виновником торжества – уверенность в ответах, невозмутимое спокойствие, – присутствовавшие там и сами становились лучше, добрее. Они смелее смотрели теперь на красивую женщину. Они больше не считали ее недосягаемой. Или, по крайней мере, не такой недоступной, как раньше. Тем не менее пространство вокруг нее не сужалось. Она по-прежнему стояла там, в центре пустоты, одна. Она также смотрела на сцену. Они понимающе улыбались ей: каков, а, этот Ж. Л. В.!
Кларе наконец удалось пробраться к Жюли.
– Ты здесь!
Эта пустота вокруг Жюли, по крайней мере, помогала друзьям быстрее отыскивать ее в толпе.
– Я здесь, Клара.
В пожатии рук Клары чувствовалось одновременно и волнение, и печаль. Клара вся была поглощена этим представлением, как, впрочем, и своей беременностью, и, до сих пор, кончиной Сент-Ивера. «Семейка чокнутых», – подумала Жюли, обнимая малышку, и улыбнулась. Там, на сцене, Бенжамен лихорадочно искал ответ на очередной вопрос – о воле.
Вопрос. Тема воли постоянно звучит в вашем творчестве – не могли бы вы дать свое определение, что такое воля?
Жюли улыбалась: «Чего-чего, а воли тебе не занимать, Бенжамен».
Однако надо заметить, ей не слишком хотелось улыбаться. Здесь затевалось что-то опасное, она это чувствовала. Она знала Лору Кнеппель, журналистку, чье имя стояло под интервью Ж. Л. В. в «Плейбое». Сейчас она на вольных хлебах светских новостей в мире искусства, но ведь раньше она была военным корреспондентом, строчила из самого гиблого Ливана. «Засады, свисающие с балконов обезображенные трупы, убитые дети и дети-убийцы... нет, это слишком, Жюли, теперь меня занимают бронзовеющие академики».