Маленькая желтая лампа
Шрифт:
– Пошли, чего там. Покажу, кому и с кем жить придется, – не слишком любезно проворчал пан Пулавский, глубоко вздыхая. – Личные вещи после из лучевой обработки заберете. Те, которые не личные, по списку выдам к обеду ближе. И кучей не ходите, у меня в каптерке не бальная зала.
Распределение по каютам-спальням прошло в довольно быстром темпе, хотя не обошлось без короткого, но малопродуктивного скандала. И свару, тут уж на звездах не гадай, начал, естественно, комиссар Цугундер.
– Отдельную! Я дважды подчеркнул в протоколе: о-т-д-е-л-ь-н-у-ю жилую площадь! У меня, может, циркуляры секретного содержания! Шифрованные!
– Тем более! Кто ваши шифры разбирать станет! А подштанники и вовсе воровать ни к чему. Размер у вас неподходящий, – довольно обидно намекнул Пулавский на полноватую, особенно в седалищной области, фигуру комиссара. – Опять же. Поселитесь не абы с кем. Вот вам в соседи
– Я не хочу беседы! Я сам кого угодно просветить могу! На счет моих полномочий! Я требую, в конце концов! – не желал уняться по-хорошему Герке-Цугундер.
– А я вам заявляю! Во избежание депрессионного состояния по инструкции положено совместное проживание по два лица на одну каюту! У вас свой циркуляр, и у меня, положим, свой! Нечего тут обсуждать! Вот хоть нашего космобиолога спросите, – подлый интендант кивнул в сторону Арсения, разумно державшегося пока вне игры.
– Все верно. Распоряжение Конгрегации, составленное отдельно для экипажа «Пересмешника». По возвращению я должен представить отчет. И доложить о злостном невыполнении согласно медицинским нормам страховки личности, – Арсений врал напропалую, нес уже полную чушь, зато понятным для комиссара казенным языком. Не сделай он этого теперь, выяснение отношений между властью корабельной и властью земной могло затянуться на неопределенное время. Мадянову же сильно хотелось прилечь.
– А почему тогда у Командора Хансена одноместная спальня, ну-ка? – все же гораздо более мирным тоном вопросил Герке-Цугундер, пытаясь выгадать напоследок хоть что.
– У Командора не спальня, но добавочный командный отсек! Командор если даже и спит, то на самом деле не спит, а так сказать, в полглаза блюдет на посту, – нравоучительно разъяснил разницу пан Пулавский. – Согласно уставному распорядку. – И тут же несколько утешил комиссара: – Да вы не переживайте так. Не захотите с доктором Го Цянем, не надо. Раз в квартал имеете право подать заявку на переселение. Дальше живите себе с кем хотите. Если другая сторона, само собой, взаимно согласится.
Таким образом скандал сошел на нет. Герке-Цугундеру пришлось смириться, а доктор Го и не думал возражать. Про себя Арсений отметил – распределительный список составил, без сомнения, кто-то из его коллег и составил очень мудро. В соседи привередливому комиссару тихий магистр фундаментальной философии при данных условиях подходил как нельзя лучше, что было также хорошо для создания и упрочения мирной обстановки на корабле. Интересно теперь, а с кем же выпадет делить жизненное пространство самому Арсению? Вообще-то доктор Мадянов ничего слишком приятного для себя не ждал, все же Э-психолог, значит, его напарник будет из самых неспокойных. Честно говоря, Арсений предполагал именно себе скандального комиссара и оттого несказанно удивился, когда сия горькая чаша прошла мимо него. Пятая каюта, ага! Вот и его собственное лицо смотрит и улыбается с голограммы на двери. Крайне неудачный ракурс, словно владелец этого лица как нализался с утра пораньше, так и продолжает взирать на мир с блаженной дурацкой ухмылкой. Ну да ладно, с голограммы не воду пить! А рядом, надо же! Достался в компаньоны не кто иной, как удалой пилот второго ранга Галеон Антоний. Этому-то зубоскалу и сквернословному хулителю безруких интеллектуалов на что сдался Э-модулярный психолог? Вполне возможно, здесь имеет место умышленный педагогический прием, раньше был принят в очень дальних путешествиях. Сформировать заранее здоровый костяк из уравновешенных и устойчивых к стрессам личностей, а вокруг уже пусть группируются все остальные, натурой по-нежнее. По правде говоря, Арсений вовсе не имел возражений против общества Гента, имей он выбор, так лучше бы не придумал. Ну хоть в чем-то повезло!
Тем временем пассажиры разошлись устраиваться на местах. Пан интендант увел за собой запечалившегося Эстремадуру, тому не только выпало тридцатидневное рабство, но еще в придачу и совместное проживание со своим рабовладельцем. Однако вряд ли это было сделано нарочно. Попросту так для астрофизика на сей раз сошлись несчастливые звезды.
Для гражданского населения «Пересмешника» распорядок дня соответствовал стандартным дневным суткам, по двадцать четыре часа, из них восемь на сон. Каков был регламент у экипажа, Арсений пока не знал, все же космогаторы живут согласно собственному времени, и не всегда это время сочетается с нормальным человеческим расписанием. Все равно доктору в силу профессиональных обязанностей предстояло узнать подробности биологических ритмов каждого, поэтому Арсений не очень пока любопытствовал на этот счет.
В новом обиталище ему, честно говоря, делать было совсем
В каюте было две кровати ярусами, одна над другой. Симпатичные покрывала мягчайшей шерсти, не исключено, что и натуральной, – это всегда так бывает, когда кричат: «Все лучшее первопроходцам!», после накупят дорогостоящей ерунды, про главное уже позабудут. Из прочих телесных радостей – воздушные подушки с двухрежимной подкачкой, обогрев индивидуальный. Сказка, а не постель, просто-таки ложе султанское по сравнению с жесткой гелиевой койкой на «Древе Игд-расиль». Только вот занять свое место Арсений не спешил. Потому как не знал, какое же место его. Галеон Антоний еще не возвращался из командной рубки, а до этого в каюту тоже не заходил, по крайней мере, следов человеческого пребывания доктор не обнаружил совсем никаких. Конечно, он мог благородно уступить Генту нижнюю кровать, все же спаситель и действующий член экипажа, однако сочтет ли этот странный парень его чистосердечный поступок за благородство, был еще вопрос! Вовсе Галеон Антоний не походил на баловня-неженку или капризного привереду, скорее бы оскорбился, узнав, что его почитают за немощного зазнайку, и, кажется, Гент не относился к числу тех, кто поощряет чужую лесть. Тем более со стороны безрукого интеллектуала. Потому Арсений счел за лучшее пока никак не определяться со спальным местом, а благоразумно подождать.
Доктор Мадянов временно устроился в полуоткидном кресле у противоположной стены, вызвал перед собой панорамный экран и от нечего делать принялся обозревать окрестности полета с различных трансляционных ракурсов в надежде на то, что за обзором достопримечательностей его одолеет благодатный сон. Экран, игнорируя нахально пожелания, с занудной, раздражающей регулярностью демонстрировал ему одно и то же – справа отлично отфильтрованное изображение солнечного шара, слева – всем знакомый и давно опостылевший увеличенный марсианский пейзаж, по центру и вовсе было пусто. Более смотреть получалось не на что. Впрочем, вздумай Арсений даже выглянуть в иллюминатор, буде сие старинное приспособление имелось бы на «Пересмешнике», он тоже увидал бы мало путного. Быстрое вращение корабля, сейчас никак не ощущаемое (гравистабилизаторы внутри на разных уровнях сводили центростремительное ускорение к нулю), смазало бы внешний мир до сводящего с ума мельтешения. Сон тоже никак не шел, а вот мысли в голову лезли разнообразные. От жалостливых: «Во что же это я, дурак такой, ввязался?» до героически-самодовольных: «Весь мир обо мне теперь знает и завидует!» Хотя последнее было спорно. Знали-то, знали: небось все пятьсот каналов системы до одного сейчас взахлеб описывают легендарный старт «Пересмешника», а вот насчет зависти еще как сказать!
Когда и сам-то доктор Мадянов узнал, чего такое он умудрился выиграть в лотерею, проведенную среди отобранных по конкурсу ц-панорамы космобиологов, тоже ведь не слишком обрадовался поначалу. Да и не поначалу тоже. Ему бы вполне хватило и славы победителя в ситизен-шоу Коммунитарного Канала Содружества, главного развлекательного по всей системе – круглосуточное вещание с дополнительными врезками для марсианских и дальних орбитальных станций, где день имеет зачастую вовсе не двадцать четыре часа. Но вот же не нашел в себе силы отказаться от главного приза, хотя уже тогда, в первые мгновения, не мог не понимать, что предлагают ему очень страшное. И все-таки Арсений ни разу не произнес сакраментальное «я подумаю», а ведь имел на это полное право, чего-то подобного от него ждали. На публике не произнес, зато внутри него все вопило: «Ни за что на свете!», «Чтоб я с родимой Земли, да ни ногой!». И вот летит. На «Пересмешнике». И приз его хоть куда! Ведь по сути своей вся нынешняя затея – совсем не открытие Америки жаждущим Колумбом, даже не испытательный полет Белки и Стрелки или «Поставим флаги на Луне – авось что выйдет». Оттого, что полет этот в никуда.