Маленькие Смерти
Шрифт:
— Между наукой и магией нет разницы, Райан, — тянет Мэнди. — Но есть война, хотя и вялотекущая, диффузная, без явно обозначенной линии фронта. Так что ты тупой.
— Йера, — говорит папа. — Руна процветания. Только представь, что мы могли бы сделать, если бы использовали научный подход к так называемой магии.
Дорисовав руну у Мэнди между лопатками, папа снова макает кисточку в кровь.
— Дагаз, — говорит он, касаясь кисточкой ее белой кожи. — День. Озарение.
Кровь это сила, знание. Могущество, которое меняет твою природу. Я снова не знаю, принадлежит воспоминание папе или Мэнди.
Почти с облегчением я снова оказываюсь в своем доме, но на этаж ниже. Я вижу Итэна, который приходит после работы. Он моложе, лет на десять, и я вдруг понимаю, что, возможно, сейчас увижу. Дома никого, нет и настроение у Итэна отличное, как никогда, поэтому так заметно, как изменяется его взгляд, когда он видит длинный след крови, тянущийся из коридора на кухню.
Крови много, будто она хлестала не останавливаясь, и след как будто выведен краской. Я точно знаю, что Итэн увидит в комнате. Он увидит меня, увидит мою голову, отделенную от тела, и на это я смотреть не хочу. Итэн идет по следу, как собака-ищейка в мультике — низко склонив голову, будто бы не понимая, кровь это или сироп.
Кровь.
Кровь это страх, ужас, который охватывает тебя. Смерть.
Я думаю — что же они все видят обо мне? Что-то дурацкое вроде того, как мне разбили нос в тринадцать или мои потаенные, скрытые воспоминания о том, как это — когда тебе вскрывают горло и отрезают голову.
Но я ничего не вижу о себе. Я не вижу своих воспоминаний, потому что они покинули меня, слившись с этим бесконечным океаном, в котором я оказался.
Когда запах крови становится нестерпимым, я открываю глаза.
Кровь дымится на черепе свиньи, от нее поднимается пар, она испаряется, уходит, освобождает силу, скрытую внутри.
Химическая реакция — наука и лженаука, именуемая магией. Последняя мысль кажется мне чужой, будто бы не принадлежащей мне, и я понимаю — это папина мысль.
Связь между нами не отпускает меня, она растет. Просто я перестал ее ощущать, как перестаешь ощущать что-то, влившееся в тебя, ставшее твоей частью.
Итэн продолжает читать — интересно, он ни на секунду не замолкал? Как он вообще может сосредоточиться сейчас?
Луна в темном небе над нами не освещает ничего, кроме черепа. Ее слепой глаз падает на кости, высвечивает их белизну и яркость крови на них.
— Здесь лежит наша кровь и кость, — говорит Райан под аккомпанемент слов Итэна.
— Покажи нам его, — говорит Мэнди. — Прояви нам его.
— Здесь лежит предатель рода человеческого.
— Впустивший в себя тьму Каина и Иуды.
— Выпусти его, дай нам совладать с ним.
Ивви шепчет мне:
— А это всегда такая чушь?
— Ну, — говорю я. — Вообще-то неважно, что именно ты говоришь, а важно — чего именно ты хочешь. Голос просто манифестация, но слышат тебя не так.
— Тогда зачем так пафосно?
Я собираюсь было ответить, но мы с Ивви ловим папин взгляд, тот самый, что я получил после того, как украл робота у Данни Блума. Такой взгляд не предполагает разговоров.
Папа чуть щурится, а Мэнди жестом показывает, что следит за нами.
— Мы призываем Грэйди Миллигана, — говорит папа.
— Покажи нам его, — добавляет Мэнди.
Я замечаю, что Ивви трясет. Для первого раза — слишком сильные обряды. Вообще-то в неписанных правилах безопасности для медиумов говорится о том, что новички не должны принимать участия в сильных обрядах — от этого они могут даже заболеть — тело еще не приучено впускать в себя столько тьмы.
Но Ивви не девчушка-медиум, в первый раз оказавшаяся на кладбище после заката. В ней наша кровь, а значит она способна принять куда больше темноты мира мертвых, потому что эта тьма уже содержится в ней, в ее крови.
Папа и Мэнди расцепляют руки, и я вижу, как от кончиков пальцев у них струится темнота, льется, чтобы свиться вокруг окровавленного свиного черепа. Я вдруг чувствую себя вовсе не в нынешнем году, а за тысячи лет до этого.
Чувствую себя дикой тварью, едва узнавшей слово и в немом восторге пляшущей у костра. Чувствую силы, протекающие в земле, в воздухе, в небе. Чувствую силы, связывающие меня с теми, кто одной со мной крови. Мир вдруг становится будто бы совсем другим: незнакомым, опасным, полностью заколдованным и освещаемым только пламенем костра. Я оказываюсь в бурном потоке, который люди разучились чувствовать на берегу Инда, Нила и Евфрата. Давным давно, когда были созданы первые города и люди забыли, что это такое — быть совершенным одним в едином ритуале с теми, кому принадлежит одна с тобой кровь.
Непрерывный поток крови.
Я стою на могильнике, и сила, которую я могу взять в любой момент поднимается и опускается под землей, будто кто-то дышит, тяжело и глухо.
Темнота проникает в глазницы свиного черепа. Тотем — это мертвый предок. Все очень просто.
А потом я вижу, как череп свиньи раскрывает пасть. Кровь повисает на остром носу каплями, свисает нитями между клыков. Я слышу то, что когда-то было голосом Грэйди Миллигана.
Череп свиньи говорит, хотя у него нет языка, как у Грэйди больше нет голоса.
— Серьезно, ребята? Вы решили просить у меня изгнать меня?
— Не лишено остроумия, правда? — улыбается папа.
— Кроме того, нам не у кого больше просить — ты наше божество, — добавляет Мэнди.
Грэйди смеется, он говорит:
— Кто сказал, что я выполню то, чего вы хотите?
— А ты не можешь не выполнить, — пожимает плечами папа. С окровавленным свиным черепом он разговаривает предельно серьезно, как на переговорах с партнерами в Нью-Йорке, наверное. — Дух предка не может отказать в услуге, если мы зовем его с помощью нашей крови для спасения представителя нашей семьи.
Забавно, что это папа так про Доминика говорит, думается мне.
— Этот закон помог тебе выбраться, но первое, что тебе стоит выучить, оказавшись в современном мире: любой закон — штука обоюдоострая.
Глазницы свиньи темны и неподвижны, но я чувствую взгляд, который исходит у них изнутри. А потом я вдруг слышу свиной визг — нестерпимо громкий, и череп вспыхивает, разрешаясь высоким костром. Он горит ярко и горячо. Я вижу, как пламя костра освещает лицо Ивви, ее удивленные глаза. Зрачки у Ивви тут же сужаются в точку от резкого света, и она выглядит как человек, который вот-вот свихнется. Я покрепче сжимаю ее руку, хотя это и довольно болезненный процесс для моей израненной ладони.