Маленькие Смерти
Шрифт:
Я вижу, что Мильтон вполне пришел в себя тоже. Только его и Доминика я вижу за темнотой. Мильтон хватает бутылку, крест на которой продолжает светиться, и Мильтон вскрикивает, потому что бутылка обжигает ему руку, как мне в магазине.
А потом он приставляет бутылку к ране на моем плече, и кровь хлещет уже туда. Я хотел бы сказать что-то вроде «вы с ума сошли?», но на это меня тоже не хватает.
Вдруг в легких у меня пустеет и воздух проникает в них, холодный и режущий. Наверное, примерно такие ощущение вызывает
— Долго я должен держать волшебный пылесос? — спрашивает он.
— Пока не уберешься так, чтобы ни пылинки не осталось, братик, — я слышу папин голос.
Постепенно темнота рассеивается, и луна, открывшаяся мне, кажется солнцем. Она снова светит, и я понимаю, что все закончилось. Наша семья стоит вокруг нас с Мильтоном и Домиником, и вид у всех, даже у Морриган, самый взволнованный.
Когда последнее облачко темноты оказывается в бутылке, Мильтон закупоривает ее, встряхивает, как будто смешивая коктейль.
— Готово, — говорит он.
Но как он узнал, что нужно сделать? Как Доминик узнал? Каким образом я вообще жив, если Грэйди заперт в бутылке, и во мне его частицы не осталось? Как много нужно узнать.
Я говорю, наконец:
— Привет, Доминго.
И втягиваю носом холодный и вкусный, как фруктовый лед, ночной воздух.
Есть такое удивительное чувство: ты сделал все важное и нужное, а теперь можешь возвращаться домой.
Никогда до этого момента я не испытывал его с таким первобытным восторгом. Может быть, дело в том, что кровь все еще льется из моей раны на плече, и кровопотеря делает сознание легким, а может быть я правда так счастлив оттого, что все закончилось.
До наших машин мы бредем в полном молчании. Морриган ведет Доминика за руку, и мне думается, что это вершина материнской нежности, которую она может себе позволить. Меня поддерживают папа и мама, а Мильтона Ивви и Итэн.
Только Морин вышагивает впереди в гордом одиночестве и осознании, видимо, собственной значимости как самостоятельной личности.
Наверное, надо будет заехать в больницу. Наверное, надо будет расспросить папу обо всем, что случилось, потому что папа все знает.
— Ты держишься, слюнявчик? — спрашивает мама. И я вдруг ловлю себя на том, что опять и опять мысленно называю Мэнди мамой.
— За исключением того, что довольно обижен, потому что ты обзываешься?
— Да, милый, за этим исключением, ведь никого не волнуют твои чувства, — улыбается папа. И я слышу, как он беззастенчиво лжет.
Ноги я переставляю со значительным трудом, но есть одна мысль, которая придает мне сил.
Мы возвращаемся домой и, если врачи в больнице будут достаточно расторопны, сшивая края моего боевого ранения, я смогу успеть на повтор «Событий прошедшей недели с Джоном Оливером» в шесть утра.
Глава 13
Зоуи ждет меня в мире мертвых, темном и бесприютном. Сегодня здесь Дублин, лишенный всяких огней. Я иду по мостовой, какой ее помнит Зоуи и смотрю на дома, какими их помнит Зоуи. Дублин — яркий, цветной город, но здесь нет цветов.
Впрочем, я уверен, Зоуи любит свой дом и таким.
Она качается на качелях в одном из дворов. Это ведь город Зоуи, здесь все, что она когда-либо помнила в том порядке, в котором она хочет. Я слышу далекий шум моря.
Качели цепочные и поскрипывают жалобно, нежно, будто о чем-то своем поют.
Я сжимаю в руке бутылку с Грэйди Миллиганом. Мне стоило некоторых усилий перетащить ее в мир мертвых, но мы постановили, что так будет безопаснее.
Зоуи говорит:
— Здравствуй, Франциск.
Она резко останавливается, тормозит, упершись ногами в землю, подняв песок вокруг туфелек. Ее рассеченная щека обнажает белые зубы, как жемчужины в алом бархате.
— Все еще кровоточит? — спрашиваю я.
— И всегда будет. Я ведь братоубийца.
— А вот, кстати, и твой брат, — говорю я, протягивая ей бутылку. Она берет ее в руки, рассматривает, прикладывает к уху, как раковину, чтобы услышать море.
— Спасибо, Франциск. Я буду ее беречь.
Глаза у нее вдруг становятся совсем грустными, и она отворачивается. Теперь я вижу только прекрасную сторону ее лица.
— Ты молодец, вы все молодцы.
— Он не вернется? — спрашиваю я.
— Чтобы он вернулся, нужно найти бутылку, провести обряд и разбить ее. Без обряда с ней сделать ничего нельзя. Словом, все довольно надежно, если я правильно понимаю.
— Почему ты выбрала именно меня? Почему ты говорила со мной, Зоуи?
Она молчит, некоторое время рассматривая что-то далекое, чего не видно мне.
— Ты меньше остальных похож на него внутри. В тебе меньше всего Грэйди. Это забавно, потому что в тебе больше всего его крови.
— И именно эта кровь в бутылке, — говорю я. — Потому что в ней был Грэйди. Какая ирония.
— Частица его темноты, соединившись с которой, он пытался попасть в круг. Часть притягивает целое.
Я смотрю на качели, продолжающие качаться без Зоуи.
— Но как об этом догадались Мильтон и Доминик?
— Мильтон слышал все мысли Грэйди, но кроме того и мысли всех убитых им. Думаю, он проделал неплохую умственную работу, чтобы вычленить нужное. Мои комплименты.
— А Доминик?
— Не знаю, Франциск. Спроси у него сам.
Мы оба молчим. Зоуи поворачивается ко мне, но ее длинный шрам вовсе не вызывает у меня страха и отвращения. Я улыбаюсь ей, и она улыбается мне, как самая красивая девочка может улыбаться самому счастливому мальчику.