Маленький Большой человек
Шрифт:
И вот Фрэнк сложил руки рупором и кричит мне: — Он говорит, что сражался с тобой на Найобраре, когда ты был Шайеном! Только не смейся, а то ты его обидишь!
Предупреждение было излишним, так как мне было вовсе не до смеха, потому что я-то знал, что этот чёртов индеец говорил правду. И тут я вспомнил, как однажды небольшой отряд Поуней средь бела дня угнал у нас большой табун лошадей по речке, которую мы, тобишь Шайены звали Сюрпрайз. Мы бросились в погоню, под одним Поунем была ранена лошадь и он не смог удержаться в седле. Я был к нему ближе всех и попытался смять его конем, но индеец не давал мне приблизиться, ловко выпуская стрелы одну за одной, пока не подоспели его товарищи. Тогда он вскочил на круп пони и, цепко ухватившись за спину какого-то соплеменника, издал победный клич Поуней. Племя бежало под градом наших стрел и мы добыли в этом бою много скальпов, но этих двоих на одном пони мы так и не догнали.
Видно, этот воин был одним из тех двоих, которые спаслись. Меня потрясло, как он смог узнать меня через столько лет, да ещё без боевой раскраски и в одежде белых! Ну, я больше не проронил ни слова, пока мы не доехали до станции на Сливовой речке и не вышли из вагона. Я подумал, что пусть уж лучше Норт считает это смешным совпадением и пока он с каким-то офицером выяснял обстановку, я подошёл к этому Поуни и тихонько сказал:
— Тебе в тот день здорово помогали духи.
Звали этого индейца, как выяснилось Бешеный Медведь. И он мне так это невозмутимо отвечает:
— Раньше ты был Шайеном. Теперь ты белый. Не понимаю.
— Ну, это долгая история, — говорю, — но с тех пор Шайены похитили мою жену и сына. И я буду сражаться с ними рядом с тобой. И пусть ничто плохое не стоит между нашими сердцами. — После чего я добавил в индейском духе: — Ничто не меняется кроме земли…
— Теперь меняется и земля, — отвечает Поуни, — но тебе я верю. Но верю не твоим словам — ты похож на лжеца. Просто Вождь Пауней (так они кликали между собой Фрэнка) говорит, что ты всего лишь болван, который ездит на телеге. Он попросил оберегать тебя в бою.
Прежде чем рассказать про то, что приключилось в этом бою, я хочу сначала сказать про то, что Шайены учинили на Сливовой речке, потому что для них это было немалым достижением и, насколько я знаю, такого триумфа у них уже не было ни до, ни после этих событий.
Они спустили под откос товарный поезд! Им как-то удалось повыдирать из рельс костыли и позагибать их вверх, а потом выкрутить, так что как только пошёл первый паровоз, так тут же — трах-тарарах! и полетел под откос к едрёной матери. И где эти Шайены поднабрались ума-разума — понятия не имею!
До сих пор обычно рассказывали про то, как они скакали вдоль поезда и пытались заарканить его за трубу своими лассо, но это уж совсем смахивало на анекдот.
На Сливовой речке мы простояли двое суток, и Поуни за это время прочесали все окрестности, но Шайенов мы так и не нашли. Норт и другие было решили вернуться, как вдруг откуда ни возьмись на южном берегу реки появился вооружённый отряд краснокожих, который, как мне показалось, возвращался на место славной победы — это так похоже на индейцев, вспомните хотя бы, как они дважды овладевали Джульсбергом.
Поуни, издавая боевой клич, хлынули к мостику, но тот оказался слишком узок для такой оравы, и многие, бросившись в воду, поплыли на тот берег. Но когда они начали выбираться на противоположный топкий берег, их лошади вязли в болоте и индейцам пришлось спешиться.
Все это внесло страшную неразбериху в ряды Шайенов, которые не ожидали сопротивления там, где в прошлый раз все было так легко и просто. А когда Поуни открыли смертоносный огонь из карабинов Спенсера, те повернули коней и бросились наутёк.
Мы с Нортом приблизились к мостику. Как я и предполагал, обо мне он был не Бог весть какого мнения, но когда начался бой, ему стало не до меня и, как только мы перебрались на противоположный берег, я птицей полетел на пони, отобранном мной у Поуней.
Эх, скакать по-индейски, очертя голову в гущу драки! Вольготно-то как! Сколько лет я уже не сидел в индейском мягком седле!
И вот несемся мы по прерии с добрую милю, стреляем и по нам палят вовсю, и драпает от нас толпа Шайенов, Поуни победно вопят, трещат их карабины, а Шайены бегут, бегут!
Постепенно равнина сменилась цепочкой холмов. Вокруг трещала беспорядочная пальба, но сам я ещё не выстрелил ни разу, да и Бешеный Медведь все время держался рядом, оберегая меня от непредвиденных осложнений.
Шайены спасались бегством, но слабо верилось в то, что им это удастся — уж слишком быстрой была погоня.
Стремительная атака Поуней — и Шайены, поливаемые огнём из карабинов, сбились в беспорядочную кучу. Потом мы атаковали их с флангов, ведь мы были на лошадях, а многие из них — нет, потому что своих лошадей индейцы отдали скво и детям. Я видел, как выстрелом сбило с седла индейскую женщину. Она была грузной и чем-то напомнила мою приёмную мать — Бизонью Лощину. Это зрелище заставило меня содрогнуться. Теперь мне было не по душе скакать вместе с Поунями и претило стрелять в Шайенов — пусть уж спасают свои семьи. И вообще, какого дьявола я сел в этот поезд?
Обуреваемый такими тягостными мыслями, я все скакал и скакал, и поначалу не заметил, что порядком отдалился от Поуней, которые в то время напирали на правый фланг Шайенской цепи. А Шайены по-прежнему откатывались назад, хотя при этом по-прежнему упорно сопротивлялись. А я в это время спускался в долину за первой грядой холмов. Передо мною, изрядно рассеянные, Шайенские женщины и дети отчаянно подстегивали своих пони, а за ними то тут, то там гнались верховые Поуни.
Было довольно-таки сухо, и вздымались густые облака пыли, которые, смешав с клубами порохового дыма, ветер разносил по окрестностям и над землей стелилась тонкая пелена тумана. Эта пелена просеивала солнечные лучи и все кругом смотрелось в густых тонах, как это всегда бывает в определенный вечерний час. Теперь я находился где-то в полумиле от самой гущи боя, так что до моего слуха доносилось скорее потрескивание, чем грохот выстрелов.
Для того, чтобы осмотреться и дать передохнуть своему взмыленному пони, я остановил его у края глубокого оврага. Плохое место для передышки во время боя, и, будучи индейской лошадью, мой пони это знал и упирался, несмотря на усталость.
А потом он издал звук, похожий на прерванный глубокий вздох и стал подо мной оседать, словно я это сижу на большом мешке с зерном, а в мешке большая дыра, из которой это зерно быстро высыпается. Но я успел с него соскочить до того, как он совсем рухнул — у меня достало опыта понять, что стрела угодила ему в брюхо. Хоть я и не слыхал, как она летела и не почувствовал, когда она впилась.