Маленький бриллиант и большое преступление
Шрифт:
Утро началось обычным манером. (Я вижу события тех дней так же явственно, как страничку "Таймс" перед собой.) Я чистил зубы… кажется. Нет-нет, совершенно точно: я чистил зубы. Ветошкой.
Для настоящего детектива, зубы такое же оружие, как револьвер или клинок – я верю в это свято, – и потому предпочитаю чистить зубы ветошкой. Только этот способ гарантирует зеркальную чистоту резцам. Уверяю вас.
Добившись должного блеска, я втолкнул челюсть в рот, и в тот же миг в голове возникла хмурая мысль, более похожая на пророчество: "Не нужно сегодня ездить! Ничего хорошего из этого не выйдет!" Сия
Я переоделся (домашний пиджак взамен пижамы), забрал на крыльце газеты ("Таймс", "Лондан гэзет", "Дэйли мэйл" и прочую ерунду… точно не скажу какую). Затем позавтракал (тосты с ветчиной и сыром, и два яйца пашотом – дань мои далёким французским родственникам – печеная луковица с корицей и половинка редиски – для душевной бодрости), за завтраком прочёл заметку об одном любителе голубей, которому заводчик отрезал ухо ("Дикие люди! – подумал. – Какими распущенными стали манеры лондонцев!"). После завтрака я переоделся. На сей раз в выходной полосатый костюм (чистая шерсть, маленькое пятнышко на лацкане, в петлице – бутоньерка).
Привожу эти подробности, чтобы уверить вас в своём добром здравии и твёрдости памяти, чтобы вы не подумали, что я сошел с ума (или сбрендил), ибо все последующие события будут невольно подталкивать вас к подобным мыслям.
Выходной костюм я пошил незадолго до описываемых событий. Портной прекрасно подогнал его по фигуре (моей), коричневые ботинки тоже неплохо подходили (ко мне)… Я выбрал пару и надел.
И что вы думаете?
В следующий осознанный миг, я обнаруживаю себя на пути к дому Холмса! Светит солнышко, дует ветерок, я поднимаю шляпу, здороваюсь со знакомцами, словом веду себя как самый заурядный лондонский пешеход. Однако не это главное: своим здоровым старческим аллюром я отмахал уже половину пути.
"Чтоб тебя!" – мысленно выразил своё негодование.
Несколько снизив темп, я задумался, стоит ли повернуть назад? Сделал физкультурно-оздоровительный кружок по улицам родного города и вернулся, размявшись.
"Плохая примета, – подумал я. – К тому же, её можно воспринять, как добрый знак. Эту мою рассеянность…"
Минуту-другую я мусолил произошедшее обстоятельство: возвращаться примета плохая, а выйти из дому по многолетней привычке – хорошая.
"Значит можно идти?"
Честно сказать, приметы не мой конёк, я слабо в них разбираюсь, а потому (признавшись в этом своём недостатке) я вновь нарастил скорость до крейсерской, и продолжил движение в прежнем направлении.
До Крейн-авеню оставалось значительно меньше, чем до моей скромной квартирки.
Дверь дома номер 21 отворила миссис Даунстайр.
– Приятное сегодня утро, мистер Ватсон! – молвила старушка. – Как вы находите?
– Нахожу, что многих вещей сегодня я не нахожу! – пробурчал я в ответ (все эти размышления о приметах испортили мне настроение). – И прежде всего, я не нахожу повода быть сегодня здесь. Какого чёрта я припёрся? А?
К счастью, глуховатая старушка не разобрала моего не очень-то любезного приветствия.
– Что вы там бормочите, дорогой доктор? – спросила она и подняла ладонь таким жестом, каким римский актёр Квинт Росций приветствовал зрителей. – Посмотрите на небо… вы это видите?
– Что именно? Как ваша соседка моет окна? Рисковая дама!
– Соседка значительно ниже! – обиделась миссис Даунстайр. – Задерите голову выше, если она у вас ещё способна на это! Там вы увидите замечательные облака, ослепительное солнце и синеву… обратите внимание на эту лондонскую синеву! Видите, какой у неё сегодня необычный серьёзный оттенок? Или вы утратили способность замечать прекрасное?
Я собирался внятно обозначить, где я видел эту синеву, и в каких тапочках, но не успел этого сделать (и, слава Богу). С лестницы, с верхнего этажа раздался голос Холмса:
– Не кормите соловья баснями! – голос Холмса в то утро скрипел, как несмазанная телега. – Это плохо отражается на их умственных способностях. А вы, дорогой Ватсон, поднимайтесь моментально наверх. Вы заставили меня ждать лишних… – сыщик поднял руку и посмотрел на часы, – семь с половиной минут!
"Как вам это нравится?– Я весь кипел, когда вешал шляпу и устанавливал трость в подставку. – Я заставил его ждать! Каким это, интересно знать, образом, если я вообще не собирался сегодня приходить! Я был категорически против этого похода! И если бы ноги меня не принесли…"
Я вошел в комнату Холмса. В прежние годы она напоминала сарай, теперь всё значительно изменилось. Теперь она напоминала сарай, в который попала авиабомба.
– Посмотрите на моё изобретение, Ватсон! – Холмс силился скрыть ликование, однако оно проступало сквозь "декорации и грим". – Я потратил на него целых три месяца, и кучу денег. Это прорыв! Бомба!
"Неужели он научился читать мысли? – перепугался я. – Придётся всё отрицать".
Поперёк комнаты разместился медный раструб чудовищных размеров.
Первым у меня родилось предположение, что Холмс изменил своей любимой скрипке с красавцем-геликоном.
"Бедная миссис Даунстайр! – печально покачал головой. – Бедный Ричмонд! Они этого не перенесут! Такой мощностью можно сшибать людей с ног! Это оружие массового поражения!"
Затем, присмотревшись внимательнее, я заметил некоторые конструктивные изменения на этом циклопическом "орудии пыток". На медном теле геликона отсутствовали какие-либо клавиши (начисто), изгиб трубы был изменён и стал противоестественен – в кольце инструмента совсем не осталось места для исполнителя. И последнее: тонкий закрученный конец не оканчивался мундштуком. Вернее сказать, мундштук присутствовал, но очень необычной формы: тонкий, вытянутый с бархатистыми чёрными "губками" на самом пике.
"Такой мундштук удобнее вставлять в ухо, – подумал я. – Нежели пихать в рот. И потом, нельзя ожидать от Холмса такого садизма по отношению к соседям. Он милый, добрый старикан…"
Я перемещал взгляд с великого сыщика на трубу и обратно. Решил, что "милый" – это, всё же перебор. "Просто добрый".
Геликон поблёскивал на солнышке и "дулом" своим целился прямо в окно.
"Ричмонд тишайший район Лондона. Он не выдержит таких концертов!"
– Как вам моя птичка, Ватсон? Не лишена изящества, согласитесь!