Маленький человек, что же дальше?
Шрифт:
Нет, на их болтовню не стоит обращать внимания — но попробуй не обращай! Сегодня Пиннеберг наторговал на двести пятьдесят марок, как вдруг заявляется этот самый организатор и говорит:
— У вас такой усталый вид, сударь. Советую брать пример с ваших коллег эа океаном, в Штатах: вечером они так же свежи, как утром. Кеер smiling! Известно ли вам, что сие значит? Всегда улыбайтесь! Усталости быть не должно! Усталый продавец — плохая реклама для фирмы…
Он шествует дальше, а Пиннебергом владеет одна только мысль: «По морде, по морде бы тебя, гада!» Но при всем том он не забывает
Ах, его дела еще не так плохи. Он знает, что нескольких продавцов уже вызывали в отдел личного состава — кого предупредили, кого взбодрили, смотря по обстоятельствам.
— Вкатили первый укол, — шутят сослуживцы. — Скоро умрет.
И это так, потому что после подобного внушения страх растет — ведь продавец знает, что еще два таких укола — и конец: безработица, пособие, благотворительная касса — конец.
Его еще не вызывали, но не будь Гейльбута, он бы уже давно испекся. Гейльбут — его оплот, Гейльбут неуязвим, Гейльбут всегда в форме и способен сказать господину Иенеке:
— А не покажете вы мне хоть раз, как надо торговать по-настоящему?
На что господин Иенеке отвечает:
— Потрудитесь оставить этот тон, господин Гейльбут! — и удаляется.
Но в один прекрасный день Гейльбута не стало, вернее сказать, он пришел в магазин, поторговал немного, а потом исчез среди бела дня, никто не знал — куда.
Впрочем, Иенеке, возможно, и знал, потому что ни разу спросил о нем. И Кеслер, по всей вероятности, знал, потому что он всех о нем спрашивал, причем столь подчеркнутым, столь язвительным тоном, что всем было ясно: случилось нечто из ряда вон выходящее.
— Вы не знаете, куда делся ваш друг Гейльбут? — спрашивает он Пиннеберга.
— Заболел, — бурчит в ответ Пиннеберг.
— Ай-яй-яй! — злорадствует Кеслер. — Не хотел бы я заболеть такой болезнью!
— А в чем дело? Вам что-нибудь известно? — спрашивает Пиннеберг.
— Мне? Ровным счетом ничего. А что мне должно быть известно?
— Позвольте, вы же сами сказали… Кеслер глубоко оскорблен.
— Мне ровным счетом ничего не известно. Слышал только, его вызывали в отдел личного состава. Получил свои документы, понимаете?
— Вздор! — говорит Пиннеберг и очень внятно бурчит ему вслед: — Идиот!
С чего бы Гейльбуту возвратили документы, с чего бы им увольнять своего лучшего продавца? Глупости. Любого другого, только не Гейльбута.
На следующий день Гейльбута нет как нет.
— Если его и завтра не будет, пойду к нему вечером на квартиру, прямо от Манделя, — говорит Пиннеберг Овечке.
— Сходи, — говорит она.
Но назавтра все разъясняется. Не кто иной, как сам господин Иенеке удостаивает Пиннеберга объяснением.
— Ведь вы как будто были большие друзья с этим самым… Гейльбутом?
— Я и сейчас его друг, — хорохорится Пиннеберг.
— Вот как. А вы знаете, что у него были несколько странные взгляды?
— Странные?..
— Ну да, относительно наготы.
— Да, — нерешительно произносит Пиннеберг. — Он мне что-то об этом рассказывал. Какое-то общество культуры нагого тела,
— Вы в нем тоже состоите?
— Я? Нет.
— Ну естественно, ведь вы женаты. — Господин Иенеке выдерживает паузу. — Так вот, мы были вынуждены уволить его, этого вашего друга Гейльбута. С ним вышла очень некрасивая история.
— Не может быть! — с горячностью восклицает Пиннеберг. — Не верю!
Господин Иенеке только улыбается.
— Дорогой мой Пиннеберг, вы совсем не знаете людей. Это видно хотя бы по тому, как вы обслуживаете покупателей. — И категорически:— Да, очень некрасивая история. Господин Гейльбут публично торговал собственными фотографиями в голом виде.
— Что такое?.. — вскрикивает Пиннеберг. В конце концов он не первый день живет в столице, но еще ни разу не слышал, чтобы кто-либо публично торговал в Берлине собственными фотографиями в голом виде.
— К сожалению, это так, — говорит господин Иенеке. — В конечном счете это делает вам честь, что вы не отрекаетесь от своего друга. Хотя и не свидетельствует в пользу вашего знания людей.
— Я все еще ничего не понимаю, — говорит Пиннеберг, — Публично? В голом виде?..
— И уж от нас, во всяком случае, никто не вправе требовать, чтобы мы держали продавца, чьи фотографии в голом виде ходят по рукам покупателей, а может быть, и покупательниц. При такой характерной внешности — нет, увольте!
И с этими словами господин Иенеке следует дальше, улыбаясь дружески и до некоторой степени даже поощрительно, насколько позволяет дистанция между ним и Пиннебергом.
— Ну что, просветились насчет своего дружка Гейльбута? Порядочная свинья, как я погляжу! Никогда я его терпеть не мог, этого кобеля!
— А я мог, — очень внятно говорит Пиннеберг. — Если вы еще раз в моем присутствии…
Нет, Кеслер не может тут же показать ему красивую фотографию Гейльбута в голом виде, хотя ему и очень хотелось бы видеть, какой эффект это произведет на Пиннеберга. Пиннеберг увидел фотографию несколько позже, тем же утром. Новость произвела фурор не только в отделе готового мужского платья — она давно распространилась по всему заведению: ее, не переставая, обсуждают продавщицы в отделе шелковых чулок — справа — И женских головных уборов — слева; фотография переходит из рук в руки.
Таким путем попадает она и к Пиннебергу, который все утро ломал голову над тем, каким образом Гейльбут мог публично продавать собственные фотографии в голом виде. Оказывается, дело обстоит несколько иначе, до этого он не дошел. Господин Иенеке и прав и не прав. Речь идет о журнале, об одном из тех журналов, о которых никогда толком не знаешь, для чего они существуют, — для пропаганды красоты тела или для разжигания похоти.
На обложке журнала, в овальной рамке, стоит Гейльбут, в воинственной позе, с метательным копьем в руке. Да, это несомненно он. Снимок очень удачный, должно быть, любительский; деиствительно, он прекрасно сложен, сейчас он метнет копье… и, конечно, он абсолютно голый. Что и говорить, очень пикантное ощущение для молоденьких продавщиц, поклонниц Гейльбута, — созерцать его в столь приятной обнаженности! Надо полагать, он не обманул ничьих ожиданий. Но чтоб это вызвало столько волнений…