Маленький человек на большом пути
Шрифт:
Отполз задним ходом от проруби, побежал к кустам на берегу. Отыскал лозу подлиннее, с раздвоенным концом. Срубил топориком, наскоро сделал некое подобие крючка. Скорее, скорее!
Ветер поднимал со льда снежную пыль, скручивал со свистом в жгуты, взметая над озером метельные облака.
Опершись на локти, я подтащил к себе лозой полузасыпанных снегом птиц. Подобрал всех до единой. Просунул руки в лямки, с трудом взвалил ношу на плечи. Мешок грузно улегся на спину.
У берега хрупкий лед с треском проваливался подо мной. Валенки промокли. К тому же идти было очень неудобно: руками я придерживал
Дорога домой казалась длиной в сто верст. Так хотелось присесть, перевести дух! Но я боялся за птиц и все шагал, шагал вперед.
Наконец втащился во двор и стал взбираться по лестнице. На спине словно мельничный жернов. Ноги дрожали, не хотели подчиняться. Ухватившись рукой за перила, я считал каждую ступеньку. Третья… пятая… седьмая.
Пыхтя как паровоз, ввалился в комнату. У стола стоял брат — вернулся уже из гостей.
— Ты что?! — поразился он. — Мешок заснеженный зачем-то в комнату приволок!
— Ой, помоги! — только и смог выдавить я, проведя рукавицей по мокрому лбу.
Лицо у брата вытянулось, глаза округлились, как у совы. Но расспрашивать не стал, взялся за лямки.
— Осторожно! — завопил я. — Раздавишь! Вдвоем мы поднесли мешок к плите. Я торопливо развязал веревку и выгрузил на пол содержимое.
— С ума сошел! — воскликнул Густав. — Дохлые скворцы!
— Живые! У них только крылышки смерзлись… Смотри, смотри! — обрадовался я.
Птицы начали шевелиться, пытались встать… Вот уже скворцы, пострадавшие меньше других, стали отряхиваться и чиститься. Нашелся и такой храбрец, что взмахнул крыльями — и в стекло. Пришлось спешно закрывать окно одеялом — сами побьются и стекла нам расколотят.
Еще через несколько минут в комнате кишмя кишели птицы. Они прыгали, размахивали крыльями, кричали. Мы оба стояли у горящей керосиновой лампы и едва успевали отбивать ее от чересчур любознательных.
Пришла мать. Открыла дверь, застыла в изумлении на пороге.
— Что… что здесь происходит?
Потом, узнав обо всем, сама предложила накормить птиц. Они охотно клевали крупу, крошки хлеба. Размельченная мороженая рыба тоже пришлась им по вкусу.
— Да, ребята, не попробуете сегодня пирогов, — покачала головой мать, глядя, как хозяйничает в комнате уже вполне освоившаяся пернатая орава.
Мы с братом нисколько не огорчились:
— Не беда! Зато скворцы будут живы!
ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ
Разговор про школьные деньги начался за столом. Мать вязала; я как умел, то и дело спотыкаясь о малопонятные слова, читал вслух газету. Мать слушала-слушала, потом вздохнула:
— Да, надо бы тебе этой осенью в школу. Да вот нечем заплатить за ученье.
— А много нужно? — спросил я.
— Один серебряный в школу, другой на книги, тетрадки, доску с грифелем. Вот уже два рубля. Да еще приодеть надо; стыдно ведь пускать тебя в постолах [1] . У детей торговцев, домохозяев, ремесленников — у всех ботинки, один только ты, серенький воробышек, будешь портянками сверкать. — Мать отложила вязанье и грустно посмотрела на меня, — Заработаю, — сказал я решительно.
1
Постолы — род кожаных лаптей.
— Где ж ты, малыш мой, заработаешь?
— Мало ли… Соберу ягоды, продам!
— Хорошо задумано, ничего не скажешь. Да только в местечке-то нашем покупателей раз-два и обчелся. Все сами в лес по ягоду ходят.
Я стал доказывать с жаром:
— Ничего, купят, вот увидишь! Наберу целую корзину черники. Крупной, спелой. Купят!
— Где ты ее такую найдешь?
— Да хоть в Саранчовом сосняке!
— Ну тебя! — усмехнулась мать. — Глупенький ты еще. Это же совсем рядом с местечком. Там детишки просто так, прогуливаясь, все обирают, до единой ягодки… Вот если бы попробовать нам с тобой в Зиемерском бору.
Я обрадовался: мама тоже пойдет!
— Только учти: корзины придется тащить на себе.
— Ну и что!
— Одиннадцать верст! — Мать испытующе смотрела на меня…
Дома нас в то время было только двое: я и мать. Отец нанялся ямщиком и уехал на почтовых лошадях в далекую поездку, прихватив с собой в помощники моего старшего брата. Ничто не мешало нам отправиться в дальний лес по ягоды. Так и договорились: пойдем следующим утром.
С вечера приготовили корзины, связали по две, чтобы нести через плечо. Я был счастлив: казалось, что передо мной уже открылись двери школы.
Ночью никак не мог заснуть. Метался по кровати, ворочался с боку на бок. А заснув на минуту, тут же просыпался и смотрел в окно: не забрезжил ли рассвет, не пора ли уже обуваться? Мать тоже спала неспокойно — то и дело шуршал сенник на ее кровати.
Только заснул покрепче — мать уже будит:
— Вставай, вставай! Скоро солнце трубы позолотит!
И, как на грех, сон такой сладкий, ну совсем не хочется просыпаться! И куда только пропала вчерашняя решимость! Дремота обволакивала сознание, опускала перед глазами туманные завесы. Никуда не хотелось идти. Только спать, спать, спать…
Пришлось матери взяться за меня. Наконец, превозмогая сон, я спустил ноги на край кровати и встряхнулся.
Вскоре с пустыми корзинами на плечах вышли на улицу. В местечке еще царила утренняя тишина.
Мы бодро зашагали по берегу озера. Роса окропила тропинку, к постолам прилипала мокрая земля. Потом взошло солнце, идти стало легче. С озера повеял свежий ветерок, волны с шелестом накатывались на берег.
Когда подошли к бору, солнце уже припекало. Птицы на вершинах деревьев щебетали, свистели, пели каждая на свой лад.
Интересно, нет ли среди них моих скворцов? Вон тот, с ободранным хвостиком — не старый ли знакомый? Усядется на дерево и свистит, свистит не умолкая, пока мы не подойдем. Потом перелетит на следующее и опять свистеть. Может, он мне спасибо говорит?
Присели отдохнуть у дороги. Пройти одним рывком одиннадцать верст — дело нешуточное. Мы оба порядком притомились. Особенно ноги: подошвы словно горели.
Прямо отсюда, с дороги, на лесных полянках просматривались светло-зеленые кустики черники.