Маленький человек на большом пути
Шрифт:
Наконец Сипол высунул голову из палатки:
— Быстрей сюда!
Палатка была набита едоками. Сипол уже выпросил у хозяина угощение: прикрытая бумагой, колбаска дымилась у него в руках.
— На! — Он протянул сверток Августу.
Отойдя от палатки десяток шагов, мы не выдержали, посмотрели, что в бумаге. Колбаска — и не маленькая! Да еще вдобавок калач. Разделили на две равные части и давай уплетать.
Рядом с нами, тоже с колбасками в руках, остановились двое хуторян. Хлебнули из фляжки по глотку водки, передернулись, крякнули и стали торопливо закусывать. Один из них рассказывал:
— Да, братец, нечистые дела творятся на нашем озере! Вот только вчера вечером баронский рыбак плакался: среди бела дня на Длинном острове разнесли ему всю хижину. Да что там хижина! Сети, братец, порваны, мордушки унесены. И еще: весь его улов исчез. А ведь рыбу держал не где-нибудь — прямо в озере, в ящике. Это же знать надо! Нет, что ни говори, дело нечистое. Так и считай: завелись тут у нас свои воры и бандиты. Будет уряднику работенка!
Август смотрел на меня, я на него. Есть сразу расхотелось, кусок застрял в горле. Для чего рыбаку эти выдумки, эта наглая ложь? А теперь за дело примется урядник, натолкнется еще, чего доброго, па наш след…
Второй дядька хлебнул снова и, держа фляжку в одной руке, другой вытер усы:
— Чудеса, да и только!.. Но ведь чтобы добраться к Длинному острову, нужна лодка. А у кого она есть, кроме как у господ? Вот теперь и смекай: вор и бандит кто-то из них. Никак иначе не выходит!
Август потащил меня прочь от палатки:
— Слыхал? Вот это и называется делать из мухи слона! Я никак не мог прийти в себя от страха и возмущения. Сети порваны, мордушки унесены, весь улов украден… Да мы же ничего, ну совсем ничего не тронули! Даже бечевки ни кусочка не взяли.
— Может, дядьки наврали? — Август, видать, обеспокоился не меньше моего.
— Сами все напридумывали. Пьяные, с них может статься. Как ты считаешь?
Я словно язык проглотил.
Видя, что от меня толку не добьешься, Август сказал:
— Беги скорее домой, предупреди брата. А я Сиполу скажу.
По улицам я не рискнул идти. Пробирался по дворам, перелезал через заборы, отбивался от собак, знакомых и незнакомых. Казалось, что урядник со всеми своими полицейскими и стражниками уже рыщет по местечку в поисках злодеев, и вот-вот нас поймают, арестуют, закуют в кандалы, бросят в тюрьму…
На следующий день мы отважились выйти из дому лишь только для того, чтобы уничтожить камышовые связки, которые оставили на берегу. Даже купаться не пошли, хотя день был жаркий и вода так и манила.
А потом… Потом беспокойство прошло. Сначала появилась надежда, что урядник не нападет на наш след. А к концу недели мы уже сами смеялись над своими недавними страхами.
В воскресенье мы встретились у каменной ограды церкви. Па базарную площадь возле церкви съехались сотни повозок. Празднично одетые молельщики, скрипя сапогами, устремились по усыпанной хрустким гравием дорожке. Некоторое время мы молча наблюдали за нескончаемым потоком. У Августа шевелились губы, словно он что-то подсчитывал. Потом повернулся к нам:
— Знаешь, сколько получает священник Вальтер за свои молитвы?
— Церковный сбор по рублю в год с каждого члена общины. Потом еще за крещения, венчания, отпевания, освящения… — стал перечислять Сипол.
— А сколько людей в общине?
— Вот этого я не знаю, — признался Сипол.
— А я знаю: больше десяти тысяч! Понял? Вот тебе сразу десять тысяч рублей. Дедушка говорит: если переплавить все деньги, которые его преподобие получает за один только год, то такой слиток не сможет унести даже силач.
— Ото! — воскликнул Сипол. — Тогда есть полный смысл молоть с кафедры языком. Гоп, ребята, не податься ли нам с вами в священники? Язычки у нас тоже слава богу!
— Особенно у тебя, — не удержался Август. Большие двери церкви были распахнуты настежь. Мы вошли в притвор и тихонько открыли вторую дверь, поменьше. Огромный зал, уставленный рядами скамей с высокими спинками, был заполнен молящимися. По обе стороны входа на тяжелых деревянных тумбах стояли металлические банки для пожертвований с прорезью в крышках. Возле каждой из них бдительно дежурил член общины. Отдал церкви свою денежку — получай листок с текстом псалма. Те, кто побогаче, опускали в прорези серебряные монеты, кто победнее — медные копейки.
По длинным проходам вдоль скамеек, зорко следя за сидящими, сновали сборщики пожертвований. В руках у каждого длинный шест. С верхнего его конца свешивается черная плюшевая торбочка, богато украшенная позументами и серебряной нитью — канителью, на торбочке мелодично позвякивает колокольчик. Стоит кому-нибудь повернуться в сторону сборщика или хотя бы случайно бросить на него взгляд, как тотчас же торбочка оказывается перед самым носом оплошавшего, а колокольчик хоть и негромко, зато настойчиво напоминает о ее присутствии. И неловко не бросить монетку.
Мы потихоньку продвигались по среднему проходу поближе к кафедре. Остановились возле скамьи, на которой сладко посапывал пожилой хуторянин, далеко не из бедняков, если судить по его серому пиджаку, неважно сшитому, зато из дорогого сукна. Рядом с собой он положил новую шапку, в нее сунул псалтырь. Прошел сборщик пожертвований, заметил спящего и, не мешкая, подсунул ему под нос звенящую торбочку. Дяденька встрепенулся, хрюкнул, протер глаза. Колокольчик зазвенел погромче. Сонливый богомолец сунул пальцы в карман жилетки, вытащил серебряную монету, осмотрел внимательно — не слишком ли много? — вздохнул с сожалением и бросил в торбочку.
Август сказал тихо:
— Эх, жаль! За нее Бишулацис дал бы каждому из нас по колбаске с калачом в придачу.
Дяденька услышал, задвигался, крякнул, повернул к нам свое багровое мясистое лицо с обвисшими щеками, посмотрел сердито и погрозил коротким, словно обрубленным пальцем. Мы, втянув головы в шеи, сделали вид, что это к нам не относится. Прошли еще немного вперед и сели — там как раз было свободное место.
Отзвонили колокола, все стихло. Негромко вступил орган. Теперь в огромном зале был слышен каждый шорох. Стоило кому-нибудь скрипнуть башмаками, как все, словно по команде, оглядывались. А уж кашель или чиханье разносились по всей церкви.