Маленький человек на большом пути
Шрифт:
Открылись двери в зал. Мы робко заглянули внутрь. В помещении все выглядело торжественно. Ряды скамеек для публики. Впереди скамьи, огражденные барьером. На стене, над большим, покрытым красной скатертью столом, в роскошных золотых рамах портреты царя и царицы.
В первом ряду сел урядник, окинул суровым взглядом зал. Вскоре вошел секретарь суда, разложил на столе толстые книги, поставил бронзовый треугольник с изображением хищного двуглавого орла с распростертыми крыльями.
Приведя в порядок стол, секретарь
Через весь зал важно прошагал лесничий в блестящих лакированных сапогах, в брюках для верховой езды. Его сопровождал управляющий имением. Оба уселись возле урядника. Увидев этих господ, он вскочил, поприветствовал да так и остался стоять.
— Смотрите, смотрите, как тянется перед немцами этот дядя с бараньей ляжкой на боку! — прошептал Август.
Баранья ляжка — надо же придумать такое! И ведь в самом деле очень похоже. Но в то же время я хорошо знал, что эта «ляжка» не так уж безобидна и плюется огнем.
Зал набился битком. Вот пришел пострадавший Ивар со своим отцом. Они тоже уселись впереди, но только по другую сторону прохода. По залу пронесся шепот, лесничий повернул голову и зло посмотрел на жалобщиков.
Открылась боковая дверь. Длинный, прямой, словно аршин проглотил, вошел судья в мундире с блестящими пуговицами. Все поднялись; он мотнул головой и сел. У него было узкое желтое лицо с короткими усами, закрученными вверх, и козлиной бородкой. В глазах неопределенного цвета — скука и безразличие.
Я смотрел на него и никак не мог понять: почему у этого человека такая власть? Почему царь прислал сюда именно его? Почему вместо него не сидит в этом кресле кто-нибудь из местечка, ну, например, дедушка Августа. Он ведь очень умный, соседи всегда советуются с ним. А мировой и языка-то нашего не понимает. Правда, у него есть переводчик, но кто знает, правильно ли он переводит? Я скажу «да», он переведет «нет». Я скажу «нет», он — «да»… Чем больше я смотрел на судью, тем сильнее убеждался, что правды у него не добьешься. Почему он, глядя на лесничего, так благосклонно улыбается? А на Ивара, которому лесничий прострелил ногу, бросил недоброжелательный взгляд: мол, заварил ты, малый, кашу…
Секретарь начал вызывать свидетелей. Ребята вставали один за другим. Судебный служитель повел нас в комнату рядом с залом. Мы робко присели на скамью, даже наш смельчак Сипол струсил.
— Так у кого же все-таки говорилка пропала? — съехидничал Август, когда мы остались одни.
— А что ты думаешь! Холодно, и дрожь берет, — честно признался Сипол.
— И все равно надо говорить, как было. — Август строго посмотрел на меня, потом на брата. — Никто не может запретить нам говорить правду. Дедушка сказал, что, если мы все дружно покажем против прусского господинчика, судье волей-неволей придется его наказать.
Я согласно кивал, а у самого во рту пересохло. Вдруг на допросе я не смогу выдавить из себя ни слова? Вот позор! Ребята будут смеяться, скажут, что я потерял «говорилку».
А вдруг у меня вообще пропал голос? Говорят, такое иногда случается от страха… Я отвернулся к стене и произнес тихо, чтобы другие не услышали: «Будь храбрым, будь смелым!»
Открылась дверь. Первым в зал позвали Августа. Мы все на цыпочках подобрались к двери, приоткрыли ее. Что-то у него спрашивали. Август говорил так тихо, что мы различали лишь отдельные слова. Только отвечая на последний вопрос, Август сказал громко и твердо:
— Нет, он стрелял прямо в нас!..
Снова отворилась дверь, мы едва успели отскочить. На сей раз вызвали Сипола. Опять встали возле двери. Зная, что мы слушаем, Сипол говорил громко, хотя и не совсем гладко: экал, заикался, по нескольку раз повторял одни и те же слова. Однако и он не позволил сбить себя с толку разными коварными вопросами, изложил все точно, как было.
Следующий был брат. Я остался в комнате один. Снова навалился страх. Я даже не слушал, что происходило в зале.
Вот и меня позвали к мировому. Я крепко сжал кулаки, так, что ногти впились в ладонь, и пошел Какой-то незнакомый господин — позже я узнал, чтo это адвокат лесничего, — спросил меня на неправильном латышском языке:
— Утка был, когда ты внутри камыш сидел с удочками и лесничий подходил с ружьем?
Я вопроса не понял и потому растерялся.
— Утка был, да? — напирал он.
— Нет, уток я не видел ни одной. Да и не было их там в то утро, — ответил я наконец.
— Ты иметь право ловить рыба? — опять спросил незнакомый господин.
— Не знаю.
— Кому озеро принадлежать?
Снова я растерялся. Но тут же вспомнил слова дедушки Августа:
— Тем, кто все время возле него жил и сейчас живет. Поднялся шум. Я покосился на друзей — они сияли. Урядник встал, повернулся к залу, топнул ногой. Шум постепенно утих.
Адвокат опять принялся за меня:
— Но это озеро — озеро барон. Ты, сорванец, не знаешь? Я промолчал.
Теперь настала очередь судьи. Он что-то сказал, и переводчик повторил его слова по-латышски.
— Господин лесничий стрелял в вас или в воздух?
— Да какое там в воздух! Пруссак стрелял прямо в нас! В зале опять зашумели, засмеялись. Судья зазвонил в колокольчик и, сердито сведя брови, что-то сказал переводчику. Тот тоже насупил брови, точь-в-точь как судья, и строго спросил меня:
— Почему ругаешься?
— Я не ругаюсь, — удивленно ответил я.
— А кто назвал только что господина лесничего пруссаком?
— Да ведь его все так зовут!
В зале уже не смеялись — хохотали, а я никак не мог понять почему.