Маленький друг
Шрифт:
«О чем это он?» — в панике подумала Харриет. Внезапно ей стало очень страшно.
— Боже всемогущий, — продолжал Вэнс. — Не оставь семью Харриет в этот час тяжелых испытаний. Будь с ними, оберегай их, следи за ними, дай им понять, что печали их есть часть великого плана…
«А где же Эдди?» — в панике подумала Харриет. К счастью для нее, голос Вэнса поднялся до самой высокой ноты и резко опустился:
— Аминь.
Харриет открыла глаза, выдернула руку из горячей, липкой ладони Вэнса и оглянулась. Эдди стояла около машины, тяжело опираясь на капот. Она поманила Харриет пальцем. Харриет рванула к ней, но тут из домика выскочила Нянька.
— Господь любит тебя! — воскликнула она дрожащим голосом, заключая Харриет
Она погладила Харриет по попе и обернулась к Эдди, видимо, ожидая начала разговора, но Эдди не была в этот раз расположена к светским беседам, поэтому она только сухо кивнула Няньке и села в машину.
Эдди потребовалось несколько минут, чтобы развернуться на незнакомой машине, но когда они уже ехали по гравиевой дороге, Харриет посмотрела в зеркало заднего вида — Вэнсы стояли на поляне перед офисом, обняв друг друга за талию, и махали руками вслед уезжающей машине.
Эдди и Харриет ехали в полном молчании. Хотя Харриет и не понимала причины произошедшего с ней чуда, она решила ни о чем не спрашивать Эдди и занялась изучением нового салона. Тихо работал кондиционер, мощно урчал двигатель, мягко шуршали шины, плавно перекатываясь через ямы, на которых олдсмобиль трясся бы и скрежетал.
Они уже выехали на шоссе, когда Эдди прочистила горло и искоса взглянула на Харриет.
— Мне очень жаль, малышка, — сказала она каким-то новым голосом.
На секунду у Харриет перехватило горло — все застыло, облака, тени, ее собственное сердце перестало биться.
— А что случилось? — выдавила она из себя наконец.
Эдди не сводила глаз с дороги. Она попыталась что-то сказать, но не смогла.
Харриет обхватила голые плечи. «Мама умерла, — подумала она. — Или Алисон. Или отец». Но каким-то интуитивным чувством она понимала, что справится с любой из этих утрат. И опять спросила, громче на этот раз:
— Что случилось?
— Умерла Либби.
В суматохе, последовавшей за аварией, никто не потрудился выяснить, насколько серьезно пострадали старые дамы. Внешне, не считая синяков и ушибов, они (кроме Эдди, у которой был разбит нос) не получили практически никаких повреждений. Врачи «скорой помощи» провели тщательный внешний осмотр, прежде чем позволили сестрам поехать домой. «На этой ни царапинки», — развязно сказал молодой медик, извлекая Либби (аккуратная белая головка, испуганные голубые глаза, нитка жемчуга на шее, розовато-серое платье) из помятой машины.
Либби казалась оглушенной и растерянной. Она все время подносила руку к левой стороне шеи, словно хотела нащупать пульс, но когда врачи собрались направить ее в больницу, вдруг решительно замахала на них руками. «Не беспокойтесь обо мне. Эдит, у тебя кровь на лице!» — тревожно сказала она, когда Эдди, наплевав на протесты медиков, вылезла из «скорой», чтобы самой убедиться, что ее сестры в порядке.
Все они были немножко оглушены, у всех разболелась голова. У Эдди шея болела так, будто ее разломили пополам. Аделаида ходила кругами вокруг машины, нервно проверяя наличие в ушах сережек, и повторяла: «Удивительно, как это мы остались живы, Эдит, удивительно, как это ты не убила нас всех!»
Но в конце концов выяснилось, что больше всех пострадала при аварии сама Эдди. У нее были сломаны два ребра, которыми она ударилась о руль, сильно разбит нос, а на виске расплывался огромный желвак. Однако она категорически отказалась ехать в больницу. В свое время она работала медсестрой и прекрасно знала, что единственное средство от боли в ребрах — хорошенько перетянуть их эластичным бинтом, это она прекрасно могла сделать дома сама. Совершенно незачем было тратить лишние сто долларов, они ей самой пригодятся, хотя бы на ремонт машины (каждый раз, когда она смотрела на свою разбитую красавицу, у нее болело сердце). Но
Тем временем вокруг собралась небольшая толпа: зеваки из ближайшего банка, хихикающие, жующие жвачку девицы с крашенными перекисью волосами. Тэт, после того как она остановила полицейскую машину, несколько раз тряхнув перед ней желтой сумочкой, забралась на заднее сиденье олдсмобиля вместе с Либби и сидела там на протяжении всего разбирательства с пострадавшим водителем, которое заняло больше часа. Пострадавший оказался ужасно худым мужчиной средних лет, с высохшим лицом и орлиным носом. Казалось, он был очень горд и местом своего проживания (графство Аттала), и своим именем (Лиль Петит Рикси), которое он постоянно повторял. У него была противная манера показывать на Эдди большим пальцем и говорить о ней как об «этой женщине» — «эта женщина выскочила прямо передо мной», «эта женщина не умеет водить машину». Эдди высокомерно повернулась к нему спиной и стояла так, пока полицейский офицер не закончил свой допрос.
Она была полностью виновата в случившейся аварии, не было смысла это отрицать. Она не пропустила машину, идущую по главной дороге, да, она это признает. Ее очки была разбиты, голова кружилась, нос болел непереносимо, больно было дышать из-за сломанных ребер. С того места, где она стояла, Тэт и Либби напоминали ей два цветка, розовый и желтый, лежащие на заднем сиденье олдсмобиля. Эдди, непонятно почему, вспомнила, как в детстве им всегда покупали платья разных цветов: Либби — розовые, Эдди — голубые, Тэт — желтые и лавандовые для маленькой Аделаиды. И писчая бумага была у каждой своего цвета, и ручки, и салфетки. И каждый год они получали в подарок кукол с фарфоровыми личиками, совершенно одинаковых, не считая их разноцветных пастельных нарядов.
— Так как же, мадам, — продолжал свой допрос полицейский, — вы все-таки развернулись или нет?
— Нет. Я завернула сюда, на парковку, и отсюда хотела выехать налево…
Полицейский допрашивал Эдди уже более получаса, и его монотонный голос, повторяющиеся вопросы и зеркальные очки оказывали на нее гипнотическое воздействие. Однако, хотя она и пыталась сосредоточиться на ответах, в ее голове крутилось одно и то же воспоминание: старинная кукла Тэт в обтрепанном желтом платье, лежащая на заднем дворе «Дома Семи Невзгод» с задранными растопыренными ногами. Эдди видела эту куклу удивительно отчетливо: коричневое тряпичное тело, раскрашенное лицо; там, где отбилась краска, проступала металлическая основа, придавая кукле жуткий вид полусгнившего трупа. Как же ее звали? Тэт до школы плохо говорила и давала своим куклам удивительно странные имена: Грися, Лиллиум, Артемо…
Банковским девушкам в конце концов надоело наблюдать сцену допроса, и они вялой походкой направились в банк. Аделаида, которую Эдди про себя винила в происшедшем (привязалась как банный лист со своим идиотским кофе!), стояла чуть поодаль, словно была ни при чем, какое-то время она болтала с приятельницей, случайно проезжавшей мимо, а потом вообще прыгнула к ней в машину и укатила, даже не попрощавшись с Эдди. Впрочем, когда они проезжали мимо разбитой машины, она высунулась в окно и крикнула Либби и Тэт, что они поехали перекусить в «Макдоналдс». Эдди стоически перенесла допрос и предательство Аделаиды, но, когда полицейский разрешил ей уехать, оказалось, что олдсмобиль не желает заводиться. Пришлось Эдди тащиться в банк и просить у тех же девиц разрешения воспользоваться их телефоном. Она вызвала сначала такси для Тэт и Либби, а потом автопогрузчик. Отправив сестер домой и глядя на удаляющееся такси, вдруг вспомнила имя куклы Тэт: Ликобус, вот как ее звали! Плохая Ликобус, она дерзила маме, а потом пригласила на чай кукол Адди и угощала их только дождевой водой и редиской.