Маленький друг
Шрифт:
Однако, зная Фариша, Дэнни не сомневался, что тот наверняка расставил по дороге ловушки: он мог подпилить лестницу или заминировать откидную дверь. Кто знает? Вряд ли ловушки были нацелены на то, чтобы убить вора наповал, но Дэнни не устраивала даже пара оторванных пальцев или выбитый глаз.
Двадцать минут назад Дэнни вдруг скорее почувствовал, чем подумал, что вряд ли Фариш установил ловушки, — возможно, под воздействием наркотика он просто испытал необъяснимое желание отправиться к башне прямо сейчас, найти рюкзак, спрятать его в багажнике машины и рвануть в Южную Луизиану. Однако теперь, издалека рассматривая башню, он заколебался — в траве у подножия лестницы что-то подозрительно поблескивало, то ли проволока, то ли просто куски металла. Дрожащими руками Дэнни вытащил еще
А что Фариш совершенно серьезно подозревал Дэнни в предательстве — этот факт был неоспорим. Само то, что Фариш спрятал наркотики в чане с водой, уже о многом говорило — для Дэнни это был прямой удар в челюсть. Ведь Дэнни с детства не переносил воду, боялся ее до умопомрачения с того самого дня, как его отец, решив научить плавать семилетнего Дэнни, сбросил его с мостков в реку. Таким же способом папаша уже обучил плаванию старших братьев Дэнни, но в отличие от них Дэнни сразу пошел ко дну, даже барахтаться не стал. Он до сих пор помнил ужас смерти от удушья, а потом ужас возвращения к жизни, когда он выхаркивал мутную коричневую воду, а отец орал, что ему пришлось замочить одежду, вытаскивая бесчувственного сына из реки.
Фариш, в своем стремлении обезопасить товар от брата, даже пошел на очевидный риск: хранить мет в таком влажном месте было крайне рискованно. Дэнни помнил, как они с братом когда-то пытались закинуться в ванной — ничего у них не получилось, мет превратился в кусок белой замазки, и все их попытки засунуть его в нос не увенчались успехом.
Чувствуя себя побежденным, Дэнни принял очередную порцию, выбросил в окно недокуренную сигарету и завел машину. Он забыл, зачем его понесло в город (оплатить счет за электричество), и проехал еще раз мимо похоронного салона. Но, хотя Кэтфиш все так же сидел в лимузине, девчонки с ним уже не было, а на крыльце толпилось слишком много народу, чтобы лишний раз светиться.
«Ладно, может быть, попозже я еще раз проеду», — решил он.
Родной город Александрия — плоский, какой-то заброшенный, три с половиной душных, пыльных улицы, даже небо бесцветное.
«И если ехать достаточно долго, все равно приедешь на то же место», — мелькнуло у него в голове.
Грейс Фонтейн застенчиво приблизилась к дому Эдди и остановилась на пороге. Из дома раздавались голоса, звучал звон хрустальных бокалов. Она прошла через заставленную книжными стеллажами прихожую и вошла в небольшую гостиную. Несмотря на то, что вентилятор работал на полную мощность, в комнате было душно — мужчины сняли пиджаки, у женщин горели щеки. На покрытом кружевной скатертью столе возвышалась огромная чаша с пуншем, на тарелках были разложены закуски: ветчина, сухие хлебцы, рядом стояли вазочки с засахаренным миндалем и жареным арахисом.
Миссис Фонтейн постояла у двери, прижимая к груди ридикюль и ожидая, когда хозяйка ее заметит. Дом Эдди был по размеру меньше дома самой миссис Фонтейн, но Грейс была родом из деревни, поэтому робела перед «благородными»; к тому же чаша с пуншем, золотые шелковые занавеси, огромный обеденный стол и портрет судьи в мантии и белом парике внушали ей благоговейный трепет.
Эдит, в маленьком белом фартучке поверх черного траурного платья, заметила миссис Фонтейн, поставила на стол блюдо с пирожными и подошла к ней. «О, Грейс, спасибо, что зашли».
Миссис Фонтейн с удивлением посмотрела на ее огромные черные очки, закрывающие почти половину лица, — мужские очки, совершенно неуместные вечером. К тому же Эдди пила — в руке у нее был широкий стакан, наполовину наполненный виски со льдом. Не в силах удержаться, миссис Фонтейн заметила:
— Похоже, вы тут празднуете, народу вон сколько набежало после похорон.
— Ну не умереть же теперь всем, — парировала Эдди. — Подходите к буфету, возьмите горячих закусок, пока они не остыли.
Миссис Фонтейн, не зная, что на это возразить, несколько секунд постояла очень тихо, переводя взгляд с одного гостя на другого, потом сказала сухо «спасибо» и прошла к столу с закусками.
Эдди приложила
Бутон — кошечка Либби, такая же застенчивая и розовенькая, как ее покойная хозяйка, — в ужасе от происходящего забилась в ее спальне под кровать, вытащить ее оттуда не представлялось возможным. Пять кошек самой Эдди расселись на книжных шкафах и горках с хрусталем, нервно подергивая хвостами и наблюдая за гостями непроницаемыми желтыми глазами. Обычно Эдди точно так же не приветствовала вторжения посторонних в свое жилище, но нынче ее радовало разнообразие лиц, некоторых гостей она не видела уже много лет. Конечно, несмотря на печальный повод, люди хотели поговорить друг с другом, кое-где даже слышался смех, но Эдди это было приятно, по крайней мере гости вели себя более пристойно, чем ее собственная семья. От них она устала безумно, особенно от Адди, этой престарелой идиотки, которая сейчас флиртовала с жутким мистером Саммером, записным бабником, которого еще покойный папа недолюбливал. А она-то старалась как могла — и глазками хлопала, и за рукав его хваталась, и прихлебывала маленькими глоточками пунш, который не помогала готовить, из чашечки, которую не помогала мыть. И она ни разу не приехала навестить Либби в больнице — как же, вдруг придется пропустить дневной сон! Впрочем, Шарлот тоже не приезжала в больницу — слишком занята была лежанием в кровати да глотанием таблеток. А девочки? Они себя вели просто неприлично — так истерично рыдали, что даже гости почувствовали себя неловко. Впрочем, точно так же они вели себя, когда умирала эта их кошка. «Да, точно так же!» — горько подумала Эдди. Одна Тэт приезжала в больницу, а впрочем, лучше бы дома сидела — совсем извела Эдди своими причитаниями и попрекали: мол, могла бы избежать столкновения или внимательнее прислушаться к бестолковым объяснениям Алисон. Что они все знают о ее горе? Либби была ей отцом и матерью, она была единственным человеком на свете, мнение которого Эдди уважала.
Немедленно всплыли воспоминания: похороны матери, Либби в стареньком черном мамином платье, ушитом в талии и груди, держит ее за руку. Эдди в то время было девять лет, Либби, стало быть, восемнадцать. Какая она была худенькая! Ее маленькое личико с прозрачной кожей и огромными глазами казалось совершенно бесцветным, как у всех тогдашних блондинок, не имевших в своем распоряжении современных тональных кремов… Однако Эдди прекрасно помнила то ощущение полного доверия, которое она испытывала, держась за руку старшей сестры.
Слезы навернулись на глаза, и Эдди поспешно схватила со стола очередное блюдо, чтобы унести его на кухню, как вдруг краем глаза заметила маленькое существо в кроссовках и обрезанных джинсах, крадущееся по гостиной, — младший Халл, дружок Харриет! Кто это впустил его? Она неслышно подошла сзади и схватила его за плечо, — Хилли издал задушенный вопль и так сжался, будто боялся, что она сейчас схватит его острыми когтями, как сова зайчонка, и унесет в свое гнездо на растерзание.
— Чем могу помочь, молодой человек?