Маленький ныряльщик
Шрифт:
– Насосом выкачиваете?
– Сам уходит, - я бью себя по голове и отошедший куда-то ненадолго бодун - тут как тут. Начинает ломить виски, и я замираю от настигшей меня боли.
Видимо, смена выражения лица была достаточно выразительной, потому что Зацареный даже побледнел от сочувствия:
– Вы уж, Пётр Семёнович, поаккуратней с казённым-то имуществом! Ну, сплоховала головушка, но ведь без неё думы думать никак не получится. А это нам нынче потребуется.
Этот человек раньше, кажется, служил с нашим командиром, причём отношения между ними давно
– А как, позвольте полюбопытствовать, меня из моря выловили? Ничего ведь не помню.
– Взрыв вашей торпеды мы расслышали, отсчитали потребное время, и вышли в точку рандеву. А вы там, словно дельфин резвитесь. Ныряете на просторе, будто морю родное дитятя. Вот и ловил Измаил Максимович вашего "Ныряльщика" за хвост, гадая о месте, где в другой раз покажетесь на поверхности.
– Ничего страшного, Пётр Семёнович. Курс вы выдерживали строго, и ритм был чёткий. Набросили шестом удавку на кормовой рым, а потом стекло вынули, и запоры люка отпустили. Клёмин хорошо знает устройство субмарины, так что, как только обуздали вас, сразу продул цистерны и тогда уже вынули тело ваше горланящее.
Кстати, не напоёте ли?
– Я бы напел, если бы вспомнил. Совсем ведь о тех событиях память у меня отшибло.
– Слова там были, про то, что сурово брови мы нахмурим, если враг затеет нас сломать.
Упс! То есть, ой. Надо срочно переводить разговор на другую тему.
– Позвольте, а как же турки вам позволили действовать в этом районе?
– Знаете, они, как увидели, что "Великий князь Константин" спускает на воду катера, развернулись и вспомнили о неотложных делах в противоположной от нас стороне.
Так. Час от часу не легче. Чистое ведь безумие идти мирному слегка вооружённому пароходу к чужому берегу, когда там полным полно настоящих, построенных для боя, кораблей. Это, выходит, Степан Осипович крепко рисковал. Впрочем, на здравый смысл этого человека я по-прежнему полагаюсь. А только наверняка он сам шел на сближение с каким-нибудь броненосным фрегатом, не будучи уверенным, что тот уклонится от боя.
И чего это он хмурится-то? Наш будущий адмирал?
Словно в ответ на мои терзания, командир корабля приступает к произнесению накипевших слов.
– Лодка, которую вы, Петр Семёнович, построили, ужасна. Не менее ужасны и сколоченные из досок торпеды. Так вот, как только вернёмся в Севастополь, сразу, к чертям собачьим приступим к изготовлению новых. Поскольку особенно ужасны оные в аккурат для супротивников наших.
– Что, даже в устье Дуная не забежим?
– слетает с моего языка.
Решительный взгляд Макарова делается задумчивым. Наверное, побаивается начальства, которое вряд и спустит ему самовольство. И меня снова словно кто-то тянет за язык:
– Скажем, что компас не туда показал. У нас ведь ещё целых шесть торпед имеется неизрасходованных. Как они закончатся, так и отремонтируем компас-то.
В каюте повисла звенящая тишина.
Зря я это сказал.
Глава 8 Вот оно как, оказывается
Оказывается, уже не сегодня, а завтра. То есть атака Батумской бухты была вчера. Долгонько же я был никаким после отравления кислородом. Хотя, не верю в эту гипотезу. Может от волнений со мной дурнота приключилась, или кессонная болезнь в лёгкой форме -- я ведь изрядно времени провёл на глубине двадцать метров. Не знаю, не доктор. Однако, в те разы, когда держался под самой поверхностью, ничего подобного со мной не случалось.
А еще нижние чины рассказали, что наш корабль заходил в Поти, где полэкипажа искало медиков, причём делалось это в режиме аврала. А вот о том, что производили эскулапы над моим бесчувственным телом никто мне не поведал - все стыдливо отводили глаза. Сами понимаете - откачивали перебравшего моряка, чтобы не сдох с перепою. Да ещё и козу притащили на боевой корабль. Теперь всё, что из неё надаивается, мне приходится выпивать. А парное козье молоко на мой вкус горчит.
Тем не менее, не огорчать же людей! Для меня ведь старались. Пью. Даже причмокиваю, демонстрируя удовольствие. Тем более что это мне действительно помогает.
Наш "Великий князь Константин" - железное судно. Однако палуба у него деревянная. По ней приятно ступать босиком. Но Сашка Клёмин в этот пригожий денёк стоит на баке обутый и одетый по полной форме с винтовкой в руках. Наказали хлопца за непочтительность. Этот наглец без приглашения явился на мостик и корил господ офицеров за то, что те не бросаются меня спасать. Если бы послушались его - наверное, ещё к выходу из бухты подошли бы и принялись в воду нырять, выглядывая "Ныряльщика". И без того всё не по плану было.
Степан Осипович подошел к берегу не в пятнадцати милях от Батума, а в пяти. И не через семь часов после последнего подрыва, а через два с половиной. Так они рассчитали динамику моего бегства, опираясь на знание скорости лодки. Ну а потом уже сигнальщик разглядел, как я резвился. Версия, которую Клёмин "донёс", прежде чем довёл командира до белого каления, заключалась в том, что я захекаюсь насмерть и всплыву. Тут они меня и выловят.
Вот и получается, что не семь часов я пропедалировал, а только три. Потому и жив остался.
Первый опыт применения подводной лодки в боевых условиях принёс мне массу важной информации. Первый - выявление собственного конструктивного просчёта. Ошибку с клапанами я уже вычислил. И теперь сомневаюсь - следует ли её устранять. Это не от лени. Тут другое. Обшивка. Я ведь полагал, что при погружении возросшее наружное давление раздавит деревянный корпус. Отсюда - его избыточная толщина. В результате за счёт семи сантиметров толщины стенки у меня набежало лишних восемьсот квадратных сантиметров поперечного сечения, а это около пятнадцати процентов общей её величины.