Маленький плут и няня
Шрифт:
– Кто это? – спросил свою жену Лютер Паттерсон. Стоя у окна в большой спальне, он разглядывал что-то во дворе. Услышав голос мужа, Ида подошла и тоже бросила взгляд вниз. До земли оставалось еще десять этажей.
– Где? – спросила она.
– Вон там, – кивнул он. – Вон… те трое, видишь, внизу? Ты не знаешь этих людей?
– Я вообще никого не вижу, – удивилась она.
– Смотри, вон там, возле столба, где телефонный провод. Их там трое: какой-то оборванец довольно сомнительного вида, потом бородач и китаец.
– Может,
– Чушь, – фыркнул Лютер. – Ты когда-нибудь видела, чтобы в телефонной компании служили китаезы?
– А с чего ты вообще взял, что он китаец?
– Но ведь я его вижу, разве нет?
– На таком расстоянии?
– В очках я вижу прекрасно, – заявил Лютер. – Самый настоящий китаец! – Ему неожиданно пришла одна мысль. – Что по этому поводу сказал Симон? – Что-то он такое говорил… что-то… что-то такое именно о китайцах… или Китае. Что-то говорил. – Забыв обо всем, он галопом ринулся в гостиную, схватил с полки «Избранные труды» и, лихорадочно перелистывая страницы, наткнулся наконец на статью, которую разыскивал. Обернувшись, Лютер громко прочитал вслух:
– «Его стиль по сути своей является китайским, компилируя лакированные экраны парадоксов поверх пагоды гипербол – пусть порой это сооружение и выглядит чересчур схематично, но яркий талант, живость и мастерское исполнение делают его неотразимым».
Лютер восхищенно покачал головой.
– Поразительно, – благоговейно выдохнул он, – просто поразительно! Советую вам ревниво оберегать свои лавры, мистер Апдайк, ваша слава под угрозой, ибо у вас есть соперник.
В комнату заглянула Ида. Обнаружив мужа, она уперла руки в бедра и с понимающим видом склонила набок голову.
– Ну, что по этому поводу говорит Симон? Он и в самом деле китаец?
– Он ничего не говорит, – ответил Лютер. – Но лично я китайца узнаю сразу!
Глава 15
НОНАКА
Тамаичи Нонака был японцем.
Стоя на заднем дворе между Бенни Нэпкинсом и Домиником по прозвищу Гуру, он украдкой поглядывал вверх, туда, на ярко освещенные солнцем окна последнего этажа.
– Трудно сказать, – задумчиво протянул Доминик. – Прошлой ночью я побывал поочередно в нескольких квартирах.
– Нас интересует только одна – та самая, где ты прихватил вот эти часы, – сказал Бенни.
– Да, да, конечно, я понимаю. Но ведь не так-то легко отличить одно окно от другого, да еще на таком расстоянии, верно?
То есть я хотел сказать, отсюда все окна выглядят одинаковыми.
Влезаешь в них, вылезаешь наружу, и все дела! По мне, так они все похожи одно на другое.
– Постарайся все-таки вспомнить, – с нажимом сказал Бенни. – Где-то внутри этого проклятого дома прячут сына Гануччи. Если нам удастся вычислить, где он, а потом освободить мальчишку, мы станем героями. А если нет…
– Послушайте, но меня-то это каким боком касается? – возмутился Доминик. – Мне до этого какое дело? У меня свой бизнес, в конце концов!
– И я тоже, – прибавил Нонака.
– Ты оказался замешанным, потому что в этом замешан я, – уточнил Бенни.
– Да? Вот уж никогда бы не подумал, – сказал Доминик.
– И я тоже, – прибавил Нонака.
– А кроме того, Гануччи снесет нам головы, если проведает, что мы знали дом, где прячут его сына, и прошляпили это дело только потому, что не удосужились выяснить нужную квартиру.
– Может, это было на восьмом этаже, – предположил Доминик, пожав плечами.
– «Может быть» – недостаточно, – изрек Бенни. – Так на восьмом этаже или нет? Вот будет потеха, если мы взломаем дверь квартиры и обнаружим внутри приятную даму, у которой к тому же муж – полицейский. Здорово, верно? Животики надорвешь!
– Эй, послушайте! – вдруг оживился Доминик. – А ведь там и вправду была дама! Я хочу сказать, в той квартире, где прячут мальчишку!
– Он ее как-нибудь называл?
– Точно. Только как? Ирис? Ирен? Как-то на «и»… черт, не помню…
– Ина? – спросил Бенни.
– Нет.
– Илка? – предположил Нонака.
– Нет.
– Ингрид?
– Нет.
– Ирма?
– Нет.
– Изабелл?
– Нет.
– Инесс?
– Нет, нет.
– Исидора?
– Черт, не знаю больше ни одного женского имени, чтобы начиналось на «и», – пропыхтел Бенни. – А ты узнаешь саму квартиру, если снова окажешься там?
– Может быть.
– То есть я хотел сказать, если ты снова вскарабкаешься вверх по пожарной лестнице, заглядывая по дороге в окна, может быть, какое-то из них покажется тебе знакомым?
– Может быть, – с сомнением в голосе протянул Доминик. – Только не рассчитывай, что я, как последний идиот, среди бела дня полезу по пожарной лестнице.
– Сколько сейчас времени? – спросил Бенни.
– Только что было три.
– М-да… а стемнеет не раньше чем в восемь или даже в полдевятого, – вздохнул Бенни.
– А куда торопиться? – невозмутимо спросил Доминик.
– То есть как это – «куда торопиться»?! А что, если они прикончат мальчишку?
– Нужно окончательно рехнуться, чтобы решиться на такое, – покачал головой Доминик.
– Я бы решился, – решив поддержать разговор, вмешался Нонака.
Само собой разумеется, слова его ни в коей мере не относились к сыну Гануччи. Впрочем, вполне возможно, если бы Гануччи вдруг пришла блажь потребовать от него именно этого, то Нонака, не минуты не колеблясь, выполнил бы приказ. Почему? – ужаснулись бы вы. А все было очень просто. Дело в том, что из-за такого пустяка, как грыжа, строгая медкомиссия не пустила Нонаку на фронт. Отгремела война, а Нонаке так и не пришлось сделать ни единого выстрела. И поэтому-то Кармине Гануччи в его глазах был всегда кем-то вроде одного из легендарных рыцарей – ведь он воевал! Он сражался на фронте, добивал фашистского зверя в его логове.