Малиновка под колпаком
Шрифт:
Он достал из футляра пергамент и протянул меняле. Тот углубился в чтение.
– О, горе мне, что я вижу?! Да где ж такое слыхано! Что такое «безвозмездный дар»? Что такого подарил мне принц Джон, чтоб я так ему отдаривался?! Пятьдесят серебряных марок – это что, шутка?! Так с такими шутками никакого сердца не хватит! Я совсем разорюсь!
– Ты не дочитал, Шимон, – откликнулся шериф. – Там ниже говорится, что ты можешь сдать серебро в трехмесячный срок, но каждый новый день после оглашения указа обойдется тебе ровно в одну марку. То есть через три месяца ты
– Ой, горе мне, – прошептал Шимон. – Бедный я, бедный.
– Принц Джон собирает войска, – пояснил шериф. – Войска требуют денег. И потому он приказывает всем евреям королевства в знак дружественного к нему расположения и, конечно, для укрепления его дружественного расположения к ним выплатить обозначенные в указе суммы.
– Но это же огромные деньги! – пробормотал ростовщик, нервно сворачивая пергамент и теребя печать длинными, тонкими пальцами. – Вон мельник, у которого еще скот и земля, и сыновей полон дом, чтобы управляться с хозяйством, и тот имеет в год всего сорок марок.
– Так и есть.
– А я? Что у меня? Я и Рахиль, маленькая лавка в не самом богатом, да простит мне эти слова господин шериф, Ноттингеме. Из скота – лишь мыши под полом. Но от них одни убытки. Я понимаю, когда б мимо нас шла главная дорога с севера на юг и с юга на север, было бы о чем говорить. Но нет, Богу то было неугодно. Ему было угодно проложить ее через Барнсдейлский лес. А то, что он устроил здесь, в Шервуде, – так, тропа для пьяных гуртовщиков.
– Мне понятны твои стенания, Шимон. – Королевский чиновник поднялся с кресла. – Но и ты пойми меня. Такова воля наместника. Я обязан надзирать за ее беспрекословным исполнением. Кстати, там дальше в указе говорится, что если кто-либо из вашей братии не пришлет этот дружеский дар, он будет признан врагом, лишен всего имущества и выслан из королевства на все четыре стороны.
– То есть либо в Шотландию, либо прямо в море, – вздохнул Шимон. – Даже не знаю, что хуже.
– Мне то неведомо. Но могу подсказать что лучше.
– Я весь – одно большое внимание, – на лице, отражавшем вековую скорбь, появилась надежда.
– Как ты сам понимаешь, для тебя указ вступает в силу, как только он будет оглашен и доведен до твоего сведения.
– Чего ж тут не понять? Но пускаться в бега мне не по годам, да и некуда.
– Я не предлагаю тебе бежать. Я предлагаю зайти в корчму «Паломничество в Иерусалим», что здесь, у подножия скалы. Разбить там спьяну пару кружек, наорать на трактирщика и отказаться платить.
– Ну да, как я только мог подумать о хорошем?! Конечно, пойду, ваша милость, тогда у бедного Шимона будет от чего болеть голове. Можно подумать, ей и так мало достается. Я не улавливаю, к чему вы ведете, барон. – Меняла устало потер глаза.
– Все просто, – улыбнулся шериф Ноттингема. – Как только ты начнешь буянить, мальчик, вот он, приведет стражу. И ты еще до утра окажешься в темнице, где и проведешь следующие три месяца. Если, конечно, принц не продлит срок действия указа. Обещаю, что в память о наших давних доверительных отношениях я устрою
– Только ж, вы помните, я не ем свинину, – задумчиво ответил Шимон.
– Можешь не волноваться, ее обычно не остается.
– Но мне же придется на время закрыть дело, – страдальчески проговорил он. – Это такая… такая головная боль для бедного Шимона!
– Сто сорок марок серебром, – напомнил шериф. – И не факт, что принц Джон на этом успокоится. Деньги ему нужны всегда, а если твои собратья заплатят, он непременно пожелает узнать, не завалялось ли у вас в мошне еще чего-нибудь.
– Ой, горе, бедный ты, бедный Шимон. Можно я хоть напишу записку Рахили, она же с ума сойдет от тревоги!
– Напиши. Мальчик отнесет. Но, – повернулся он к отроку, – проследи, чтоб она ее сожгла. Все должно быть тайно.
– Конечно, тайно. Я уже забыл наш разговор.
– И о золоте, которое я должен, тоже забыли?
– Чтоб вы были мне здоровы, господин барон! О каком таком золоте вы говорите?
Трапезная шерифского замка была скудно освещена парой факелов. Восковые свечи хранились для званых пиров.
– Парень, подай вина, – скомандовал шериф.
Отрок сноровисто наполнил кубки.
– Так что, – Локсли отхлебнул бургундского. – Шимон согласен добровольно сесть в тюрьму?
– Признаться, я не слишком сомневался в этом, – хмыкнул барон. – Если бы вы прочли указ принца Джона, то, верно, решили бы, что этот вздорный прощелыга с нами заодно. Выбор у нашего Шимона невелик.
– Что ж, надеюсь, в темнице ему не будет слишком тоскливо.
– Уж голодно не будет точно, – заверил шериф, вгрызаясь в свиной окорок. – А что нового у вас?
– Прелестная баллада Алана-э-Дейла. Сегодня ее уже распевают во всем Ноттингеме. Дня через два-три докатится до Лондона, а по дороге, глядишь, и сокровищ в ее строках прибавится. Хотел леди Мэриан первой спеть, но сейчас напою тебе.
– Э нет, Роб, оставьте свои рулады для нее, я вас в святой земле наслушался. Уж не знаю, как она ваши песнопения терпит. Видимо, это и есть любовь. В смысле пения на малиновку вы вовсе не похожи.
Ответом ему был смех новоявленного Робин Гуда.
Менестрель подхватил лютню и стал перебирать струны.
– Точно-точно! – радостно донеслось из угла. – Так и пел Алан-э-Дейл, как сейчас помню:
Валлийской стрелою пробит его щит,И кровь запеклась на челе.А золото Оффы печально лежитВ шервудской суровой земле.Для злых воздаяние – злая судьба.Пусть лживые тонут во лжи.Лишь агнец укажет тебе, где тропа,Где золото Оффы лежит.Голос у старика оказался на удивление хорош, и, что больше всего поразило слушателей, он не сфальшивил ни в единой ноте.