Малолетки
Шрифт:
Лестер Янг.
Разъезжая с места на место с оркестром, ему удавалось избегать призыва на военную службу до 1944 года, пока под видом поклонника на него не вышел офицер по набору рекрутов. Несмотря на медицинское заключение о наличии у него сифилиса, на его пристрастие к алкоголю, таблеткам и марихуане, Лестер был призван рядовым под номером 39729502. Через шесть месяцев военный суд с позором изгнал его из армии и посадил почти на год в тюрьму. Еще до вынесения приговора был поставлен диагноз: психопатия. Суд гарантировал ему исцеление в исправительных бараках армии США в Форт-Гордоне, штат Джорджия.
Резник
Что же заставляет нас так поступать с человеком, который, несмотря на болезнь и неуверенность в себе, может создавать такое великолепие? Бросить его в каторжную тюрьму, отказывая во всем; тридцатичетырехлетнего негра из глубинки штата Джорджия? Или взять девочку с синими фарфоровыми глазами и светлыми волосами и надругаться над ее телом, захоронив его в мусорных мешках в заброшенной темноте? Что же?
«Я никогда не знал».
Резник нажал на газ и отвернул до упора регулятор громкости, так что звук, вибрируя на грани искажения, заглушал все вокруг, все мысли.
Мейблторп, городок на расстоянии менее двадцати миль вверх по побережью от Скегги, так и оставшийся его бедным родственником, встретил Резника, подобно динкенсовскому члену похоронной команды, вышедшему зимой из богадельни. Хотя вывески и предлагали обилие леденцов и сладостей, громадные сосиски и свежие сладкие бублики по пять штук за один фунт стерлингов, витрины магазинчиков по всей длине единственной и главной улицы были заколочены до самого верха досками. Седой человек в старой шинели Королевских Воздушных Сил поклонился Резнику, а его фокстерьер с короткой, словно проволочной шерстью, проявил повышенный интерес к его ногам. Перед ним лежала широкая бетонная набережная, выглядевшая так же гостеприимно, как «Линия Мажино». За ней, теряясь в тумане, монотонно посылало на берег свои холодные волны Северное море, больше похожее на грязную лужу.
В домике постройки 30-х годов, с фасадом, украшенным набрызганной на него мелкой галькой, жила переехавшая сюда Эдит Саммерс. Он был третьим от углового кафе, рекламировавшего фирменное блюдо из свежевыловленной трески с жареным картофелем: «В стоимость входит чай, за хлеб и масло – дополнительная плата». Она не произнесла ни слова, когда узнала стоявшего перед входной дверью Резника, съежившегося под мелким дождем и ветром.
Бабушка Глории перевезла сюда из старой квартиры аквариум и столик с позолоченной окантовкой, взяла в аренду новый телевизор, закрепленный на черном металлическом столике на колесиках. На экране, цвета которого оставляли желать лучшего, Петула Кларк задумчиво смотрела на Фреда Астера, с легким ирландским
– Я не очень долго?
А затем, когда он устроился поудобней и начал пить чуть теплый чай, добавила:
– Я знаю, почему вы здесь. Резник кивнул.
– Я была права, не так ли?
– Да, но…
– Ведь я не ошиблась?
– Да.
Вначале ему показалось, что она сможет сдержаться, сохранить мужество до его ухода, но, сидя напротив, на расстоянии вытянутой руки, увидел, как сразу осунулось ее лицо, сморщилось, словно надувной шарик, из которого выходит воздух.
Первые рыдания еще только начали сострясать все ее существо, как Резник, отставив чашку и блюдце, опустился около нее на колени и обнял за плечи. Эдит припала лицом к его плечу, прижавшись щекой к грубой ткани пиджака.
– Он… мучил ее? Делал с ней что-нибудь? – Эти вопросы она задала позднее, когда темнота подступила уже к самым окнам. На этот раз чай приготовил Резник. Чайник он поставил перед решеткой электрического камина, небрежно накрыв его вязаным колпаком.
– Мы точно не знаем. Прошло слишком много времени, пока мы нашли ее. Но надо считать, что да, по крайней мере, это вероятно. – У него по спине даже пробежали мурашки, но не от холода. – Извините меня.
– Я не могу понять этого. – Эдит покачала головой. – А вы можете? Как кто-либо в здравом уме?..
– Нет, – твердо ответил Резник.
– Тогда, конечно, все дело в этом, – задумчиво произнесла она. – Они не в своем уме, правда?
Он промолчал.
– Больные… Их необходимо наказать, изолировать. Он протянул к ней руку.
– Нет-нет. Все в порядке. Со мной все в порядке.
В комнате, казалось, не хватает воздуха. Камин поджаривал правую ногу Резника, в то время как левой было даже прохладно. Вопреки желанию мысли возвращались к долгой дороге домой, к необходимости завтра утром вновь побывать на заброшенном складе, где нашли труп девочки.
– Похороны, – внезапно произнесла Эдит. – Что будет с похоронами?
– Вероятно, мать Глории… – начал было Резник и тут же осекся.
– Я знаю, это моя вина.
– Нет.
– Да. Это моя вина.
– Ни от кого нельзя требовать не отходить от ребенка ни на минуту. Там, где вы ее оставили…
Но не это имела в виду Эдит Саммерс. Она говорила о своей дочери Сьюзан. Это был поздний ребенок, и отец просто не хотел ничего знать о ее существовании первые шесть месяцев. А затем, после полутора лет мучений, бросил их и женился на женщине из Илкестона, работавшей в магазине «Сейфей» кассиршей. Она была старше него и все точно рассчитала. Он не появлялся, пока Сьюзан не исполнилось десять лет. Эдит были неприятны его приходы, и сна терпела их, сжав зубы.
Вскоре все, казалось, изменилось. Отец Сьюзан бросил ту женщину и опять появился в их городе. Он поселился с двумя таксистами в Топ-Вэлли и тоже стал водить такси. «Эдит, – говорил он, улыбаясь, во время участившихся теперь визитов. – Эди, не расстраивайся. Она ведь и моя дочка, не правда ли, принцесса?» Он покупал Сьюзан шоколадки, журналы с картинками, самые популярные диски, которые она слушала на тайваньском проигрывателе, подключенном к радио (его рождественский подарок). «Эй, папина дочка!»