Малой кровью
Шрифт:
– Так ты из этих? – Памела показала глазами в потолок.
– Была, – сказала Юлька.
– Кого только не встретишь, – вздохнула Памела. – Кофе. Кофе, чтобы проснуться. Сейчас я тебе сварю именно такой…
Юлька закрыла глаза, а когда открыла, увидела очень близко лицо настоящей ведьмы: проволочно-толстые белёсые волосы, морщинистый лоб, веки без ресниц, огромные зрачки, желтоватые белки глаз в густых сеточках сосудов, мешки под глазами, пористый красноватый нос, бескровные губы…
– Эй! – сказала ведьма и отодвинулась, вновь превратившись в Памелу. Юлька
– А-а… Да. всё нормально… уже прошло… прошло… Который час? – и тут же посмотрела на часы, сама себе кивнула – и через мгновение забыла то, что видела. – Я что, уснула? Я кричала?
– Вот кофе, – сказала Памела, снова присаживаясь рядом. – Мне не хочется тебя отпускать в таком состоянии. Ты слетишь с дороги, и я буду виновата.
– Я не слечу с дороги, – сказала Юлька. – Пять минут, и я буду в форме… Это мой нормальный дневной сон. Я так приучила себя. Сплю две-три минуты днём – очень помогает.
Она взяла двумя руками тяжёлую керамическую кружку и отхлебнула большой глоток – Памела только охнула. Горячим шариком он упал в желудок – и там взорвался…
Ещё часа три после того Юльке казалось, что она выдыхает невидимый огонь.
Глава восьмая
Такого Селиванов, вообще-то говоря, от себя не ожидал. Конечно, это и обещанные маргошины капли, не без того, но всё же, всё же… Он похлопал себя по плотному брюшку, потом стукнул кулаком. Никакой тебе дряблости, сплошная мышца. И Маргошу ублажил по полной программе, вон как посапывает…
Сам он был совершенно ни в одном глазу: бодр и готов к дальнейшим подвигам. Так легко он себя не чувствовал, пожалуй, с времён, когда последний раз проходил трёхмесячные курсы повышения квалификации в ВМА. Тогда были весёлые друзья, гусарские пьянки и бескорыстные девочки quantum satis – «сколько нужно». А сразу после окончания его ждало новое предложение, от которого он не смог отказаться, настолько заманчивым оно было… а толку? Началось вторжение, и уже нельзя было уйти и заняться чем-то другим, а надо было только пахать, и пахать, и пахать.
И всё-таки он напахал немало, совсем немало, но потом пришла эта белобрысая гадина…
«Никогда не думала, что неприязнь может быть такой… генеративной», – сложив руки над толстенькой попкой и покачиваясь на каблуках, говорила Марго. Она стояла перед его «иконостасом» и рассматривала вырезанные из газет и журналов фотографии: госпожа Эвита фон Гофман с «сыном» Кешей, без Кеши, со своим сожителем, все втроём, в компании с бывшим президентом, в компании с нынешним президентом, ещё с какой-то политической шпаной, с офицерами, с мальчишками и девочками, с профессорами и академиками… Тогда он молча выдернул из висевшей на двери мишени дротик и метнул в фотографии. Не целясь, но очень точно. Прямо стерве между глаз. «Вот это бросочек!» – восхитилась Марго…
Сейчас он сам подошёл к этой фотовыставке.
Так и будет, пообещал он ей, улыбнувшись на прощание.
Он умылся и побрился, не без удовольствия разглядывая свою физиономию. И чем она тебе, козлу, раньше не нравилась?.. Ну, нос легко краснеет, так мы его сейчас «мерикеем» натрём, и порядок. Ну, щеки дряблые… так ведь тебе и лет уже скоро шестьдесят, и в остальных местах ты не худенький. Если Маргоша правду говорит, скоро всё втянется, вон марцалы какие поджарые, гады.
…и всем говорить, что у меня баба наполовину марцалка… Знаю я, знаю, все уши прожужжали, что говорить нельзя, а приятно-таки – щекочет, щекочет ретивое…
Как это может быть, однажды спросил он её, тебе же не десять лет, – а она засмеялась, развела руками и сказала: какой ты у меня наивный, хоть и в Комитете служил, они здесь уже знаешь сколько? – лет сто как минимум… Он подумал и согласился: вполне может быть. Слишком легко они вписались в действительность, без разведки такое немыслимо.
Из завала одежды в шкафу он выволок бежевые парусиновые брюки, той же фактуры, но зеленоватого цвета лёгкий пиджак, потом – чёрную шёлковую футболку. Всё мятое, но через два часа само собой разгладится; Селиванов никогда не гладил вещи утюгом и не покупал ничего такого, что было бы необходимо гладить. При этом он был своего рода денди…
Оделся. Пиджак всё-таки сделался немножко тесен. Так, а если на одну пуговицу… Придирчиво осмотрел себя: прямо, с одного бока, с другого. Терпимо.
Позавтракал, как всегда, чашкой кукурузных хлопьев с молоком и баночкой фруктового йогурта. Запил всё это маленьким чайником хорошего зелёного чая. В чём, в чём, а в зелёном чае он толк когда-то знал…
Посмотрел на бутылку, всё так же стоящую на подоконнике. Чудо свершилось: на спиртное не тянуло совершенно. А вот капли надо принять… пять капель на рюмочку тёплой воды, горечь и гадость редкая, поэтому немедленно запить…
Селиванов обулся – мокасины из мягкой оленьей кожи на кожаной же подошве, – подхватил портфель и тихонько вышел из квартиры, беззвучно прикрыв за собой дверь.
И тогда, сладко потянувшись, проснулась Марго.
– Товарищ полковник! Ну, товарищ же полковник!..
Да. Сейчас. Жополковник… Потолок.
– Откройте глаза… Вот так.
Воды. Два белых пятна, неровных белых пятна.
– Попейте… вот…
Жидкое, холодное… очень холодное… сладкое…
– Что с ним, Пал Данилыч? Перегрев?
Пал Даныч… Урванцев, правильно. Док Урванцев. Пятно слева.
– Сердце, какой там перегрев… Он же у нас сердечник, ты и не знал…
– Я знал, я таблетки его при себе таскал, только не думал…
– Не думал… Ладно, обошлось вроде на этот раз, только пусть лежит. Так и скажи – доктор не велел будить. И всё.