Малой кровью
Шрифт:
Позицией полковник остался в основном доволен; ребята, готовившие её, проявили и редкое старание, и приличную выучку. Три ряда траншей, грамотно расположенные ходы сообщения. Проволочное заграждение на низких колышках, там же что-то вроде спиралей Бруно. Проволока непривычная, чертовски упругая, раза в полтора тоньше, и шипы другие по конструкции – не прикручены, а приварены; но функцию свою заграждение выполнит, это ясно.
Он приказал только переоборудовать пулемётные гнёзда – с тем, чтобы огонь вёлся преимущественно не фронтальный, а фланкирующий, – и кое-где усилить брустверы окопов –
Отряд, отданный под его команду, насчитывал пятьсот семь пехотинцев, в основном землян-легионеров из разных частей, в разное время угодивших в плен. Он не был уверен, правильно ли поступил, сформировав роты по принципу землячеств – просто так оказалось проще назначить командиров. Половина личного состава понимала русский язык, половина другой половины – английский. С этими проблем не было. Удалось сформировать немецко-французскую роту, лейтенант-силезец Марейе говорил свободно и с теми, и с другими. Но набиралось ещё сорок два человека, с которыми трудно было найти общий язык кому бы то ни было: шведы, финны, литовцы, датчане, португальцы, румыны, греки, венгры, албанцы – и даже один боснийский цыган. Присоединив этот чудовищный «вавилонский ковчег» к алемано-франкам, Стриженов поставил командовать взводом сержанта Гофгаймера, маленького очкастого немца, владеющего шестью языками и попавшего в Легион совсем недавно…
Таким образом, первая и вторая роты были «русскими», третья – «английской», четвёртая – «эх-сперанто». И был ещё разведвзвод из шести человек и мотоцикла.
Кроме пехоты, у Стриженова имелась мортирная шестиорудийная батарея с приличным запасом осколочных бомб, и три лёгкие полевые скорострельные пушки, могущие настильно лупить картечью; картечных патронов тоже вроде бы хватало, равно как и гранат – но на гранаты, впрочем, он особо не полагался из-за слабенького заряда взрывчатки. Прислугой орудий были сплошь чапы, а вот командовали ими основательные пожилые поляки. Полковник потолковал с артиллеристами, понаблюдал за пристрелкой целей – и решил для себя, что за этих можно быть спокойным.
Хуже обстояли дела со станковыми пулемётами, на которые, скорее всего, и ляжет самая большая нагрузка. То есть их было достаточно, одиннадцать штук, но все разные – не просто разных систем, но ещё и под разные патроны, в том числе и уникальные, восьмимиллиметровые системы Краг-Йоргенсена, которые вообще больше ни к чему не подходили. В горячке боя могли возникнуть трудности со снабжением. Впрочем, командиры расчётов заверяли его, что всё будет в порядке; оснований не верить им вроде бы не было, а тревога оставалась.
Ещё хуже было то, что на поддержку тяжёлой артиллерии, позиции которой отряд и прикрывал, рассчитывать не приходилось: из-за рельефа местности всё предполье левого фланга настильным огнём не простреливалось, а в навесном чапские пушкари были, мягко говоря, не слишком сильны. Поэтому двадцать четыре тяжёлых орудия за спиной особой уверенности не прибавляли…
Соседями справа был сводный отряд гвардейцев нескольких здешних герцогов, а слева – повстанческая бригада. Стриженов
Но больше всего полковника тревожило отсутствие каких бы то ни было сведений о противнике. Он сталкивался с подобными ситуациями и раньше, когда одна за другой бесследно пропадали разведгруппы, но почему-то думал, что это беда одних только легионеров – чапы, чувствующие себя в лесу, как дома, казались ему прирождёнными разведчиками. Но вот поди ж ты, из семи разведгрупп – ни одного землянина, только здешние ребята, охотники – вернулись две, не встретившие противника; остальные пять канули бесследно.
Сегодня на подводах привезли самолёт, поначалу похожий на несколько больших вязанок хвороста. Голенастый лопоухий пилот и страшного вида – обгорелое лицо, обгорелый, сплошные рубцы, скальп – механик быстро превратили этот «хворост» во что-то осмысленное, и завтра с утра начнутся полёты. Если повезёт, армия обретёт хоть какие-то глаза…
Пришёл Дупак, принёс ужин: горячая лапша с густой мясо-овощной подливкой, то есть что-то вроде местного лагмана или спагетти, и чай с мёдом.
– Личный состав поел? – спросил полковник, хотя и знал, конечно, что уж без ужина-то легионеры не останутся ни при каких обстоятельствах.
– Так точно, – вяло ответил Дупак, глядя куда-то в сторону.
– В чём проблема?
– Да страшно, товарищ полковник, – сказал Дупак как-то обречённо. – Похоже, не выберемся отсюда, крандец подвалил. Ребята тоже такие грустные…
– Это вы зря, – сказал полковник. – Ладно, ты иди, я пока поем.
Дупак, зацепившись сапогами, развернулся и вышел. Полковник подсел к столу, намотал на длинную трёхзубую вилку моток лапши, отправил в рот. Недосолили, а со специями опять перебор…
Лапша кончилась, а он всё сидел над котелком, прихлёбывая чай. Плохо, что такие настроения у личного состава… Полковник допил чай, вытер запястьем лоб и вышел наружу.
Вернее, хотел выйти наружу. Почти вышел. Он так и не вспомнил потом, что именно заставило его насторожиться. Какой звук, или отсутствие звука, или движение, угаданное за старой плащ-палаткой, прикрывающей проём двери, или что-то ещё. Но факт: перед самой дверью он пригнулся и левой рукой вытянул из кармана револьвер, местного производства «смит-и-вессон» 42-й модели, снаряжённый патронами с разрывными пулями…
Дальше всё происходило мгновенно и в то же время очень медленно.
Он откинул занавеску. Свет упал на огромные сапоги – на стёсанные подошвы огромных сапог.
Сапоги лежали на дне хода сообщения каблуками к земле и носками в стороны.
Что-то шевельнулось в темноте, какая-то тёмная масса, и сапоги тут же дёрнулись и как будто бы втянулись в неё. Полковник шагнул вперёд, и тут же кто-то кинулся на него сверху, обхватив за шею и блокируя правую руку. Он ожидал этого. Выстрелил первый раз прямо перед собой, а потом, ткнув стволом мимо левого уха – дважды назад и вниз.
Казалось, после первого выстрела револьвер взорвался, как граната, второго он уже не услышал.