Малуша. Пламя северных вод
Шрифт:
– Ты не убилась? – донесся до нее низкий, но вполне человеческий голос. – Давай подниму. Да не бойся ты, не съем. Ну, не сразу…
Ей показалось, что на последних словах говоривший улыбнулся. Да разве звери могут улыбаться? Сильные руки приподняли ее, прижали спиной к чему-то большому, передвинули, развернули и усадили на твердое. Дверь закрылась, в избушке стало темно. Что-то большое прошло мимо нее, послышалось шуршание и потрескивание углей, вспыхнуло небольшое пламя, огонек приподнялся и поплыл – зажгли лучину от углей в печке.
Малуша привалилась к невидимой стене за спиной и перевела дыхание. Разом она успокоилась. Теперь ей вспомнились
Загорелась вторая лучина. Огоньки были от Малуши чуть дальше вытянутой руки, и она уже начала кое-что различать во тьме. Скрипнула, стукнула заслонка на окне – печь уже не топится, нечего тепло выпускать. Малуша глубоко вдохнула.
– Ты откуда ко мне попала? – низким голосом спросила темнота.
Малуша еще робела обернуться, лишь покосилась в сторону печки. Медведь стоял в шаге от нее, опять на двух ногах, головой почти доставая до низкой кровли.
– Я… – она глубоко втянула воздух, собираясь с силами и с мыслями. Даже под угрозой немедленного съедении она не смогла бы толком рассказать, кто она такая. – Б… Бура-баба меня послала…
– Прямо ко мне и послала?
– Сказала, ступай… там твоя доля, – Малуша выдохнула, уже не помня, что сказала ей старуха.
От той беседы у нее теперь удержалось лишь общее впечатление право выбора – выбора дороги, уводящей в туман. В лес под снегопадом. Туда она и пошла и вот пришла в единственное место, в которое этот путь мог привести.
Это если повезет. Она ведь могла не найти избушки и пропасть в лесу под елкой, если только не пришел бы за ней сам Сивый Дед. Но то верная смерть. Уж лучше этот медведь. Малуша пока не решалась повернуться и как следует его рассмотреть, но в его жилье было тепло, пахло дымом, лесом и живым существом.
– Ты… Князь-Медведь, да? – она все же повернула к нему голову наполовину.
– Другого имени сроду не носил, – буркнул он чуть насмешливо, будто его веселила возможность, что его можно с кем-то спутать. – Ну, оставайся, коли пришла, я ж не зверь, на снег ночью не выгоню.
Малуше стало смешно – он говорит, что не зверь! Но она еще не настолько расхрабрилась, чтобы смеяться.
– Надо бы велеть тебе кашу варить, да печь протоплена, а каша у меня готова, – продолжал хозяин. – Кожух-то сними, а то упреешь.
Он был прав: в избенке было хорошо натоплено, и в кожухе Малуше быстро стало жарко. Однако она медлила: раздеться означало признать, что она остается. Но куда еще идти? Казалось, кроме этой избы-берлоги, в мире и вовсе ничего нет. Одна темнота.
Она развязала верхний пояс, стянула кожух, повела уставшими плечами и с облегчением вздохнула, освободившись от тяжести влажной от снега овчины. Развязала платок, спустила с головы на плечи. Провела рукой по голове, приглаживая волосы. Увезя ее из Киева, княгиня приказала ей по-старому носить девичью косу – выдавать ее замуж собирались как девицу, а не как отосланную прочь от мужа жену. Малуша тогда пыталась возражать – не бывает такого никогда, чтобы разделенную надвое косу опять заплетали в одну! «Тебе кто косу расплетал? – сурово спросила княгиня. – Кто крутил? Кто повоем покрывал?» Малуше отвечать было нечего: не мать, не свекровь, не иная большуха, а она сама в первое утро со Святославом разделила себе волосы надвое и заплела две косы. Брак, не признанный матерью жениха, законным считаться не мог, а Святослав от нее отступился. Пришлось и ей отступиться и принять облик девки, забеременевшей без мужа.
– Небось есть хочешь? – спросил Князь-Медведь.
– Да, – тихо созналась Малуша.
По сказкам Уты она знала, что медвежью кашу полагается отрабатывать. Еще втравит ее этот косматый в игру с припевом «а поймаю – съем». Только ей сейчас не хватало по углам от него скакать!
Однако вид у хозяина был ничуть не игривый.
– Иди садись, – Князь-Медведь указал ей на лавку возле стола в углу.
Малуша было встала, потом опять села и стала стаскивать поршни с соломой.
– Ноги промочила?
Малуша кивнула. Сняла обувь с правой ноги, пощупала мокрый чулок. Ноги были холодные.
Князь-Медведь подошел, присел возле нее. Малуша хотела поджать ноги, но он уже взял ее правую ступню и тоже пощупал. Во второй раз он к ней прикоснулся; ничего ужасного в этом не было, но Малушу облило дрожью от волнения. Руки у него были человеческие – кисти, пальцы, никаких черных подушек и бурых длинных когтей. На нее повеяло запахом: леса, дыма, шкуры, влажной шерсти… Запах был почти такой же, как от обычных мужчин, возвращающихся с лова. И дед, и его отроки пахли почти так же. Даже Свенельдич со своим младшим братом Лютом, когда они приезжали из леса и заглядывали к Эльге похвалиться добычей. Только у них к этому примешивался еще запах лошадей и кожаных ремней. И у Князя-Медведя лесной запах был гуще, словно исходил не от одежды, а из внутренней сущности.
А вот звери пахли совсем не так. Малуша ведь однажды встречала настоящего медведя – минувшей осенью, когда собирала клюкву в лесу возле Вручего. Чуть не засмеялась, вспомнив, как медведь и Соловец прыгали наперегонки, кто выше.
– Что смеешься? – Князь-Медведь поднял голову, и она увидела в глазных отверстиях личины его живой взгляд.
Малуша резко вдохнула, как при виде внезапной опасности. Но это был не страх, а скорее потрясение от прикосновения к чему-то потаенному. Малуша вцепилась в лавку, обливаясь дрожью, но глаз не отвела. Это же не настоящая звериная морда, это личина. Очень похоже, если не приглядываться, но ниже звериной морды видно рыжеватую короткую бороду и вполне человеческую шею. И шкура у него прикрывает только спину, а под ней – обычная рубаха и порты из некрашеной шерсти. Это человек, убеждала себя Малуша. Человек… Но с трудом верила: даже видя человека под медвежьей личиной, она не могла унять волнения от близости иного. Это далеко не обычный человек. И почему-то исходящий от него живой человеческий запах тревожил и смущал ее сильнее, чем могла бы испугать звериная вонь.
– Ступай к печи, ноги грей, – велел он.
Малуша не сразу решилась встать с места, которое уже сочла безопасным; хозяин, видимо, решил, что у нее нет сил, поэтому сам поднял ее за руку, отвел к печи и усадил на край лежанки. Потом опустился на колени и стал стаскивать с ее ноги мокрый чулок. Потом освободил левую ногу от обуви и тоже снял чулок. Повесил на загородочку, нарочно для сушку устроенную. Пощупал, проверяя, не обморожены ли пальцы. Вернулся с волчьей шкурой, знаком велел Малуше поднять ноги на лавку и завернул их в шкуру.