Мальвиль
Шрифт:
Прочитав воззвание вслух, Мейсонье перечитал его еще и про себя. Я смотрел на его длинное лицо, на продольные морщины, избороздившие его щеки. «Добросовестность» – вот что было запечатлено в каждой черте Мейсонье. Он был активным деятелем коммунистической партии, но с таким же успехом мог быть прекрасным священником или врачом. А при его рвении к работе, при его внимании к мелочам был бы и отличным администратором. Как жаль, что он не успел стать мэром Мальжака! Уверен, что он и теперь иногда об этом сожалеет.
– Ну что ты скажешь?
– Психологическая война, – сдержанно ответил он.
Это пока еще только констатация факта.
– На мой взгляд, – снова заговорил он, – подействует это лишь в том случае, если Вильмен и Фейрак будут убиты. Тогда, и впрямь, оставшись без командиров, остальные, может быть, предпочтут спасти свою шкуру, а не воевать.
В разговоре с Кати я сказал: «Если дела обернутся плохо для них». Мейсонье выразился куда более точно: «Если Вильмен и Фейрак будут убиты». И Мейсонье прав. Этот оттенок весьма важен. Надо будет попомнить о нем, когда во время боя я отдам приказ стрелять.
Я встал.
– Вот что. Можешь раздобыть для меня кусок фанеры, наклеить на нее эту бумагу и просверлить в дощечке два отверстия?
– Это проще простого, – ответил Мейсонье, вставая в свою очередь.
Держа листок в руке, он обошел письменный стол и стал рядом со мной.
– Я вот о чем хотел тебя спросить: ты по-прежнему настаиваешь, чтобы мы пользовались только бойницами крепостной стены?
– Да. А что?
– Их всего пять. И две во въездной башне – итого семь. А нас теперь десятеро.
Я посмотрел на него.
– И какой ты из этого делаешь вывод?
– А такой, что снаружи должны находиться трое, а не двое. Напоминаю тебе об этом, потому что в землянке слишком тесно для троих.
Сначала Кати, теперь Мейсонье! Весь Мальвиль думает, ищет, изобретает. Мальвиль всеми своими помыслами устремлен к единой цели. В эту минуту у меня такое чувство, будто я частица целого, я им командую, но в то же время я ему подчинен, я лишь одно из его колесиков, а целое мыслит и действует само по себе, как единый живой организм. Это пьянящее чувство, неведомое мне в моей жизни «до», когда все мои поступки самым жалким образом вертелись вокруг моей собственной персоны.
– У тебя довольный вид, – сказал Мейсонье.
– А я и в самом деле доволен. По-моему, у нас в Мальвиле все идет как надо.
Фраза эта мне самому показалась смешной по сравнению с тем, что я чувствовал.
– А скажи по совести – иной раз у тебя не ноет под ложечкой?
– Еще как, – засмеялся я. Он тоже рассмеялся и добавил:
– Знаешь, что мне это напоминает? Канун выпускных экзаменов!
Я снова рассмеялся и, положив руку ему на плечо, проводил его до винтовой лестницы. Он ушел, а я возвратился к себе, чтобы взять «спрингфилд» и закрыть дверь.
Во внешнем дворе меня ждали Колен, Жаке и Эрве – двое последних еще держали лопаты. Колен стоял в сторонке с пустыми руками. Как видно, соседство этих двух колоссов подавляло нашего малыша.
– Не убирайте лопаты, – сказал я. – У меня для вас есть работа. Только дождемся Мейсонье.
Заслышав мой голос, из Родилки вышла Кати, держа в одной руке скребницу, в другой щетку. Я догадался, чем она занималась: воспользовавшись тем, что Амаранте сменили подстилку, она решила вымыть кобылу. Амаранта обожает кататься по земле – все равно, убран в стойле навоз или нет. Фальвина устроилась на большом
– Да сиди же, Фальвина, теперь твоя очередь отдохнуть.
– Где уж там, – возразила она, и, уловив в ее тоне упрямо-хвастливую нотку, я снова почувствовал глухое раздражение. – Мне рассиживаться некогда.
И она осталась стоять, хотя стоя приносила не больше пользы, чем сидя. Но она хотя бы молчала – и это уже достижение. Утренняя нахлобучка не прошла для нее даром.
Но тут разозлилась и Кати, тем более что, когда меняли подстилку, «ишачить», как она выражается, ей пришлось за двоих. Почуяв, что она сейчас примется за бабку, я поспешил вмешаться:
– Ну как, управилась с Амарантой?
– Только-только! А сколько навозного духу наглоталась! Стоило принимать душ! Думаешь, легко ее чистить с ружьем на плече. – Тут она рассмеялась. – А эта дурища знай себе на кур охоту устраивает! Кстати, имей в виду, она убила еще одну! Я ее шлепнула по носу, твою Амаранту, другой раз неповадно будет.
Я попросил, чтобы мне показали очередную жертву Амаранты. К счастью, курица оказалась старая. Я протянул ее Фальвине.
– Вот возьми, Фальвина, ощипли и отнеси Мену.
Фальвина с готовностью взяла курицу – довольная тем, что работа будет сидячая и вполне ей по силам.
Итак, мы ждали Мейсонье. Жизнь в Мальвиле текла своим чередом. Жаке, отложив лопату и удивленный тем, что ему не поручают никакого дела, смотрел на меня своими добрыми собачьими глазами, жалобными, просительными и увлажненными нежностью. Эрве, изящно опершись на одну ногу, скреб свою ухоженную остроконечную бородку и поглядывал на Кати, которая на него не глядела, но охорашивалась, отчасти ради него, отчасти ради меня, без всякой надобности поигрывая своими соблазнительными формами. Колен, привалившись к стене, издали наблюдал за этой сценкой, улыбаясь своей лукавой улыбкой. Фальвина снова уселась на пень, держа курицу на коленях. Она еще не начала ее ощипыватьвсему свое время. Пока она только готовилась к работе.
– У твоей Амаранты в общем-то одни недостатки, – сказала Кати, вильнув бедром. – Дергается, в навозе катается, кур убивает.
– Для тебя, Кати, это, может, вопрос второстепенный, но Амаранта к тому же отличная лошадь.
– Еще бы, ты в ней души не чаешь, – дерзко заявила Кати, – а она в тебе! – Тут Кати рассмеялась. – И все равно, надо понизу обнести ее стойло решеткой. Восемь мужиков в доме, и хоть бы один за это взялся. – Она захохотала, искоса поглядывая на Эрве.
Покинув эту группу, я быстро зашагал к складу в донжоне, взял моток проволоки, клещи и на грифельной доске отметил для Тома все, что я взял. И пока я машинально это проделывал, я снова и снова обдумывал предложение Кати насчет использования кавалерии и драгоценное замечание Мейсонье насчет бойниц. И внезапно я осознал смысл того, чем мы все в этот момент заняты в Мальвиле: спешно, очень спешно – потому что только быстрота может помочь нам выжить, – мы обучаемся военному искусству. Охраняющей пас государственной машины больше нет – это бесспорная очевидность. Залог порядка теперь – наши ружья. И не только наши ружья, но и наша военная хитрость. Мы, у которых в предпасхальные дни была лишь одна вполне миролюбивая забота – одержать победу на выборах в Мальжаке, теперь постепенно усваиваем беспощадные законы первобытных воинственных племен.