Малыш по переписке
Шрифт:
— Лучше, все же езжай домой, — почти шепотом, боясь разрушить рождавшуюся связь, предложила пигалица, — я обещаю вести себя хорошо и строго выполнять все предписания, — тут же клятвенно заверила меня.
А мне так не хотелось покидать ее. Казалось, сделай я шаг за дверь и опять произойдет что-то неладное.
— Все будет хорошо! Правда, — словно прочитав мои мысли, успокаивала проснувшегося во мне параноика.
Но тихая улыбка, не покидала ее красивых губ с момента пробуждения, ее доброжелательный взгляд, искорки тепла и робкой, притаившейся в глубине надеждой, которую я не имел права разрушить, дарили мне веру в будущее.
В наше будущее!
— Амир, — от ласки, с которой она произнесла мое имя меня вновь накрыло волной умиления, и желание не отпускать Таю никогда и никуда расцвело в груди ярким пламенем.
Я смотрел на нее и не мог наглядиться, впитывая каждую черточку, запоминая каждую лукавую морщинку в уголках ее глаз. Я не верил в удачу, я не верил в судьбу. Я верил только в себя и свое стремление чего-то добиться.
Но эта девочка за несколько дней перевернула мою жизнь и все представления о ней с ног на голову. Она, сама того не зная, научила меня жить. Именно жить, а не существовать в реальности.
— Давайте договоримся, — крепко держа ее ладони в своих, я наклонился и произнес, обращаясь уже к малышке, что устроила весь шум и гам, решив, наверно, что “на свободе” ей будет лучше (бесспорно, будет, но не сейчас): — ты послушно ведешь себя в мамином животике, а ты — перевел взгляд на изумленную Таю, — делаешь все, что от тебя зависит, чтобы ей, — взглядом указал на ее округлость, — не хотелось раньше времени.
В ее глазах блестели слезы, а пигалица сжала губы, боясь расплакаться, и часто-часто моргала, сдерживая напор плескавшихся озер трогательности.
Я приподнялся, нависая над нею, коснулся губами ее щеки.
— Все будет хорошо, — прошептал, не в силах встать и уйти.
Соприкоснулся лбами, ловя ее частое дыхание смешивающееся с моим тяжелым.
— Да-а-а-а, — выдохнула она податливо, сметая, сдерживающие меня выставленные мною же, запреты.
Я впился жадным поцелуем в такие манящие и сладкие губы. Сминал их и наслаждался ее робким, но не менее голодным ответом. Нас затягивало в водоворот упоительной нежности, выныривать из которого у меня не было ни малейшего желания. Я наслаждался нашей чувственной близостью. Я целовал ее запойно, как одержимый, дорвавшийся до вожделенной находки. А в памяти яркими вспышками вспыхивали воспоминания тех поцелуев, таких же умопомрачительно нежных, таких же неистово страстных, таких же неповторимо наших…
— Я приеду завтра, — с трудом оторвавшись, разорвал поцелуй, пообещал ей севшим голосом, — а через неделю обязательно заберу вас домой!
— Хорошо, — проведя кончиком языка по припухшим губам, выдохнула Тая.
С трудом покинул в тот вечер Таину палату, взяв с нее еще одно клятвенное заверение, что она будет послушной и ответственной пациенткой.
— Договорились, — выдохнул я, прикоснувшись губами к ее ладошкам, согревая их своим дыханием.
Дверь скрипнула и в палату вошла медсестра. С укором взглянув на меня, она прошла к подоконнику, держа в руках поднос с ужином для Таи.
— Шли бы вы домой, — пробубнила она с плохо скрываемым недовольством, пододвигая небольшой столик к кровати, — вашей жене надо больше отдыхать и меньше нервничать, — отчитывая меня, она ловко переставила с подноса на столик тарелку с картофельным пюре и котлетой, странного, несъедобного бледного цвета.
Тая, не понимая греческого языка, с мольбой смотрела на меня, а я метался между желанием забрать ее домой прямо сейчас и трезвым взглядом на вещи — в больнице ей будет надежнее.
— Да идите вы, идите, — смягчилась работница, перейдя на английский, — все будет хорошо. Ваша мама, уходя, такого шороху навела, что возле палаты вашей жены только что главврач собственной персоной не ночует.
— Я буду ждать тебя завтра, — улыбнулась Тая и сжала мои пальцы, все еще державшие ее ладони.
Встал с края кровати, наклонился и еще раз, на прощание поцеловал жену теплым, обещающим поцелуем в податливые губы, любуясь румянцем смущения.
В общем, из палаты я не вышел, из палаты я был по-доброму вытолкан той самой, с виду суровой, но на поверку доброй и заботливой медсестрой.
— У нас ужин, гигиенические процедуры, уколы и прочее, — перечисляла она, подталкивая меня в спину.
С больницы я прямиком отправился на виллу к родителям. Уставший, голодный и рьяно мечтающий лишь об одном. Точнее, о трех вещах, что скрасят мой одинокий вечер: душ, сытный ужин и крепкий сон.
Боже, я старею! Точно об этом же были мои мысли ровно сутки назад.
И всю неделю, каждый вечер я, возвращаясь в отчий дом, ловил сопереживающее-подбадривающий взгляд отца, переживающие вздохи матери, наслаждался ждавшим меня уютом, подолгу болтая с пигалицей по видеосвязи. А дни мои были до отказа забиты решением деловых вопросов.
Еще раз пообщавшись с врачом, занимавшимся здоровьем Таи и малышки, пришел к выводу, что до родов и первое время после них, мы проведем здесь. И так как летать между двух государств я в ближайшем будущем не планировал, то следовало перевести все свои управленческие функции в Грецию. Чем я и озадачился. Даже часть персонала прикомандировал к местному офису.
— Ты решил навсегда вернуться? — как-то за ужином спросила меня мама. В ее голосе я уловил надежду.
— Не могу обещать, — честно признался ей, — многое зависит от Таи, — и я не лукавил.
Мы не разговаривали с ней о предпочтительном месте проживания нашей семьи. То, что ближайший год это будет Греция — Тая знала и не возражала, хотя я видел на дне ее глаз старательно спрятанную тоску. Но обещание организовать перелет ее родителям в гости к нам развеял хандру и пигалица с воодушевленьем подбирала удобное время для визита родных.
Наверное, со школьной скамьи я так рьяно не ждал наступления пятницы, как в эту, самую длинную неделю. Подъехав после обеда к клинике, специально припарковал автомобиль настолько близко к центральному входу, насколько это позволяли ступени парадной лестницы и правила нахождения на территории медицинского учреждения.