Малыш с Большой Протоки
Шрифт:
— Откуда вы это знали?
— Облачко подсказало. Оно появилось над горизонтом внезапно, не так чтоб уж очень высоко, белое, и не с округлыми краями, как у кучевых облаков, а какое-то растрёпанное. Вокруг всё притихло, всё неподвижно, а оно несётся, будто кто-то могучий, всесильный подгоняет его. Не мешкая, я скомандовал: «Вёсла разобрать!» — но паруса не убрал, полагая, что первые порывы ветра будут не такими уж резкими и мы с их помощью хоть мили полторы, да пробежим. Повернули к берегу, идём на вёслах с предельно возможной скоростью: тридцать один гребок в минуту — большего с молодых моряков я не мог и требовать. Они-то, ясное дело, не представляли ещё, почему я так тороплюсь. А я оглянулся и понял: облачко меня не обмануло. Там, где всего несколько минут назад оно мчалось одно, вдогонку за ним с ещё большей стремительностью несся уже целый косяк сизо-свинцовых облаков. Гладь моря внезапно пересекли тёмные полосы ряби. Солнце сияло по-прежнему, но расплавленного зноя как не бывало.
Я почувствовал сначала едва ощутимое дуновение, а когда обернулся к моим ребяткам и скомандовал: «Взять паруса в рифы!» — то есть сократить их площадь, — в затылок мне дохнуло уже, как из кузнечных мехов, паруса заполоскались, снасти захлопали. Прошло каких-нибудь три минуты, и всё море почернело, туча — не отдельные облака, а именно туча— закрыла полнеба. Теперь не нужно было объяснять, что надвигается. Ребята поняли — зевать некогда. Я порадовался тогда, что на лицах у них нет и тени страха, который неизбежно влечёт за собой на море беду.
Слушая Баулина, я представил одинокую шлюпку далеко от берега, в широком морском просторе, офицера-моряка, сидящего за рулём, двенадцать пареньков, ждущих первого шквала в своей жизни и не подающих виду, что они боятся его.
Внезапно глаза Баулина потемнели,
— Один струсил, только один…
— Кирьянов? — догадался я.
— Да, — подтвердил Баулин. — Я едва успел предупредить: «У шкотов не зевать!» — как ветер наполнил паруса до отказа и мы помчались, что твой скоростной катер. Не вдруг, конечно, мог ветер, хотя бы и такой ураганной силы, разболтать воду, не вдруг могли возникнуть на спокойной поверхности гигантские волны, но мне-то было отлично известно, что шквал пригонит их. Он их и пригнал, целое стадо волн.
Позади нас легла тьма, а впереди, там, где был далёкий берег, сияло солнце. Его лучи пронизывали обгонявшие нас ревущие валы, и гребни их на какое-то мгновение становились прозрачно-изумрудными. Красота, доложу вам, неописуемая.
Лежащие на столе кулаки Баулина были крепко сжаты, он весь откинулся на спинку стула, будто именно сию секунду его плечи должны были принять на себя шквал.
— Тяжеленько пришлось, — с неожиданной хрипотцой в голосе произнёс он. — Море и ветер будто осатанели. Шлюпку захлёстывает со всех сторон, вокруг — рёв, грохот, в воздухе уже не зной, а мириады брызг. Водяная пыль забивает глаза, и глотку, и нос. Паруса неистово дрожат, того гляди, разлетятся в клочья, шлюпка скрипит от напряжения. Все мы, конечно, промокли до последней нитки, да это чепуха — не мороз, не зима, хотя всё вокруг и белым-бело от пены, как во время бурана. Мои ребятки едва успевали вычерпывать воду из шлюпки. Всё в ход пошло: и запасные лейки, и бескозырки. Да куда там! Оседаем всё глубже и глубже. Разве море вычерпаешь? Площадь парусности пришлось уменьшить, но всё равно мчимся, будто настёганные: то вверх взмываем, то проваливаемся.
Однако больше испытывать судьбу было нельзя, и я решил повернуть через фордевинд — стать носом против ветра и бросить плавучий якорь. Глубина в этом месте была такая, что становиться на обычный шлюпочный якорь невозможно. Поворот через фордевинд при свежем ветре опасен: во время переноса парусов на новый галс шлюпку легко может опрокинуть, а в такой шквал тем паче, но иного выхода не было. Беспрерывно ударяя в корму, волны грозили затопить нас. Я прокричал все нужные команды и опять мысленно порадовался, что ребятки действуют точно, бесстрашно.
Став на мгновение бортом к ветру, мы приняли такую изрядную порцию воды, что шлюпка едва не опрокинулась, но, повторяю, иного выхода не было. И вот, когда нужно было осадить грот и стянуть гика-шкот, Кирьянов не сумел справиться с парусом и чуть
было не выпустил шкот. Нас накренило ещё больше, вот-вот перевернёт! А от растерянности в морском деле полшага до страха. Кирьянов как-то в мгновение сжался, ничего уж не видя, кроме набегавшей волны, словно загипнотизированный ею, и, вместо того чтобы быстро перебрать шкот в руках, закрутил его вокруг уключины и брякнулся на дно…
Баулин взъерошил волосы:
— Рассказывать долго, а на самом-то деле всё произошло молниеносно: шлюпка снова накренилась, снова хлебнула вёдер двадцать. Секунда всё решала! Кирьяновский сосед Костя Зайчиков бросился к закреплённому шкоту, освободил его и в ту же секунду был смыт за борт. Не успей мы в это время повернуть носом к ветру— новая волна наверняка погребла бы нас… Словом, смыло Зайчикова, он даже вскрикнуть не успел, только подковки на ботинках сверкнули…
Капитан третьего ранга тяжело перевёл дыхание.
— У меня, знаете ли, сердце остановилось. Не верьте, если кто-нибудь вам станет рассказывать, будто бы моряк никогда, ни при каких обстоятельствах не дрогнет, не испугается. Враки! Ещё как испугаешься. В особенности если на твоих глазах, да почти что по твоей вине, гибнет человек. А разве я не был виновен в проступке Кирьянова?
Баулин встал, зашагал из угла в угол.
— Всё дело в том, как человек себя держит в беде, в особенности если он командир, если от его поведения зависит поведение других и даже их судьба. Поддайся панике, покажи невольно, что ты тоже испугался, — и всё!..
Он помолчал, меряя шагами комнату.
— Хорошо ещё, что Зайчикова не успело далеко унести волной. Он поймал брошенный ему канат, и мы вытащили его обратно. Дальше… Собственно, главное я уже рассказал. Опустили мы паруса, соорудили из двух скреплённых крест-накрест вёсел и запасных парусов плавучий якорь, подвесили к одному его концу груз и выбросили на тросе за корму — теперь уже нас не могло развернуть бортом к ветру. А для того чтобы шлюпка не так сильно черпала носом, я приказал ребяткам перебраться в корму.
Вскоре шквал, как и полагается шквалу, умчался, волна стихла, опять засинело небо, и не верилось, что всего десяток минут назад мы были на волосок от гибели. Ученики мои разом заговорили, начали шутить, поздравлять Зайчикова, что он отделался лёгким испугом. На Кирьянова никто даже не взглянул, будто его в шлюпке и нет. А он глаз не поднимает.
На выручку нам с базы пришёл моторный баркас, предложил взять на буксир. Куда там! Ребятки в обиду: «Зачем буксир? Сами дойдём!»
Баулин улыбнулся воспоминаниям: