Малыш
Шрифт:
Заметим, что во времена раннего детства Малыша надзора вообще не существовало или он был еще в зачаточном состоянии. В поселке Риндок Хад могла не опасаться ни визита инспектора, ни даже жалоб соседей, погрязших в своих собственных заботах.
Сиротским приютом Донегола ей было доверено трое детей: две маленькие девочки четырех и шести с половиной лет и мальчик двух лет девяти месяцев.
Это были брошенные дети, само собой разумеется. Возможно, даже круглые сироты, подобранные на улице. В любом случае, их родители были неизвестны и таковыми, скорее всего, и останутся. Если же несчастные дети и вернутся из поселка в Донегол, то их ожидает работный дом, как только они достигнут подходящего возраста, — тот самый работный дом, что имеется не только в каждом городе, но и в каждом поселке, а иногда и в деревнях Великобритании.
Как же звали детей или, точнее, какие имена им дали в доме призрения? Да первые, что пришли на ум. Кстати, имя младшей из двух девочек уже не имеет никакого значения, поскольку она вскоре умерла. Что касается старшей, то ее звали Сисси, сокращенно от Сесилии. Красивый ребенок, с белокурыми волосами, которые при самом скромном уходе стали бы мягкими и шелковистыми, с большими голубыми глазами, умными, добрыми и прозрачными, но уже нередко затуманенными слезами. Личико девочки уже исхудало и осунулось, а краски померкли, руки и ноги стали почти прозрачными, грудь — впалой, ребра выступали из-под лохмотьев как на живом скелете. Вот до какого состояния довело ее бесчеловечное обращение! И тем не менее, наделенная терпеливым и покорным характером, она принимала жизнь такой, как она есть, и не могла даже вообразить, «что могло бы быть по-другому». Откуда она могла бы узнать, под свирепым надзором Хад, что есть дети, лелеемые матерями, окруженные вниманием, обласканные, для которых не жалеют ни поцелуев, ни хорошей одежды, ни вкусной пищи? Да и в сиротском приюте с подобными ей обращались не лучше, чем с маленькими животными.
Если вы захотели бы узнать имя мальчика, то вам бы ответили, что у него такового нет. Малютку подобрали на углу одной из улиц Донегола в возрасте шести месяцев, завернутым в кусок грубой материи, с посиневшим лицом, почти бездыханным. Его привезли в приют, поместили вместе с другими крошками, и никто не позаботился дать ему имя. А что, собственно, вы хотите, во всем виновата забывчивость! Чаще всего его звали «Little-Boy», Малыш, и, как мы видели, это имя так за ним и осталось.
Вполне вероятно, кстати, что бы там ни думал Грип, с одной стороны, и мисс Анна Вестон — с другой, что он вовсе и не принадлежал какой-то богатой семье, из которой его выкрали. Такой сюжет хорош только для романов!
Из трех представителей приплода — вот уж словцо так словцо, не так ли? — переданного на попечение мегеры, Малыш был самым маленьким. Мальчуган всего двух лет и девяти месяцев от роду — смуглый, с блестящими глазками, обещавшими впоследствии стать строгими, если преждевременная смерть не закроет их навсегда, с телосложением, которое могло бы стать крепким, если только нездоровый воздух этой лачуги и недостаточное питание не приведут к раннему рахиту! Однако необходимо заметить, что ребенок, отличавшийся большой силой жизненной энергии и сопротивляемости, должен был продемонстрировать необычную выносливость и невосприимчивость к множеству гибельных факторов. Вечно голодный, он не весил и половины того, что должен был весить в его возрасте. Непрестанно дрожавший от долгих зимних холодов, он носил поверх рубашонки, превратившейся в лохмотья, лишь кусок старого вельвета с двумя дырками для рук, однако его босые ноги твердо ступали по земле; на ноги он пожаловаться не мог. Самый элементарный уход достаточно быстро восстановил бы его силы, и мальчик стал бы успешно расти и развиваться. Но, по правде говоря, откуда бы ему взяться, этому уходу, и кто бы мог его обеспечить, если, конечно, не какое-нибудь необычное стечение обстоятельств?…
Два слова о младшей из девочек. Медленная лихорадка сводила бедняжку в могилу. Жизнь уходила из нее, как вода из треснувшей вазы. Ей нужны были лекарства, а они дороги. Ей нужен был врач, да разве поедет он из Донегола ради бедной крошки, появившейся на свет неизвестно где в этой жалкой стране брошенных детей? Поэтому Хад и не подумала о ней побеспокоиться. Ну, умрет эта кроха, так приют пришлет другую, и она ничего не потеряет из тех нескольких шиллингов, которые она пытается заработать на несчастных детишках.
Правда, поскольку реки Риндока не наполнены джином, виски и портером [130] , то на удовлетворение вечной тяги к спиртному у «воспитательницы» уходила большая часть пособия, попадавшего ей в руки. И в данный момент из пятидесяти шиллингов, полученных за детскую голову на целый год, у нее осталось всего десять — двенадцать. Что сделает Хад, чтобы поддержать своих воспитанников? Увы, если она сама не рисковала умереть от жажды, поскольку в заветном уголке у нее было припрятано несколько бутылок, то детишки умирали от истощения.
[130] Портер — крепкое черное пиво.
Такова была ситуация, над которой размышляла Хад в той мере, в какой позволял ее мозг, одурманенный алкоголем. Попросить добавку к пособию в приюте?… Бесполезно. Наверняка последует отказ. Там было много детей, все без роду без племени, которым едва-едва хватало общественного воспомоществования. Не придется ли ей вернуть и своих?… Да, но тогда прощайте, кормильцы, — точнее было бы сказать, «поильцы». Вот что заставляло сжиматься сердце пьянчужки, а совсем не забота о том, что у несчастного выводка птенцов маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня.
Результатом долгих раздумий было то, что Хад вновь принялась пить. А поскольку обе девочки и Малыш не могли сдержать жалобных вздохов, она принялась их колотить. На просьбу дать хлеба она отвечала сильным толчком, сбивавшим жертву с ног, на мольбы — градом ударов. Это не могло длиться бесконечно. В кармане у Хад звенело несколько шиллингов, следовало бы их потратить хоть на что-нибудь из пищи, поскольку в долг ей уже нигде не дадут…
«Нет… нет! Нет!… — повторяла она. — Да чтоб они все передохли, выродки!»
Был октябрь. Внутри лачуги — настоящая коллекция щелей! — было холодно; сквозь крышу, кое-как прикрытую соломой, как редкие волосы закрывают лысину старика, хлестал дождь. Ветер выл под половицами. И уж конечно не жалкому огню горящего торфа было поддержать внутри сносную температуру. Сисси и Малыш тесно прижимались друг к другу, не в силах согреться.
В то время как больная крошка металась в жару на охапке соломы, мегера ходила взад и вперед неуверенными шагами, натыкаясь на стены, избавившись от Малыша, которого она пинком загнала в угол. Сисси только что опустилась на колени около больной, чтобы смочить ей губы холодной водой. Время от времени она бросала взгляд на очаг, где торф мог в любую минуту погаснуть. Чугунка на треножнике не было, да и положить в него было нечего.
Хад продолжала брюзжать:
— Пятьдесят шиллингов!… Попробуйте-ка прокормить ребенка на пятьдесят шиллингов!… А если я попрошу прибавки у сухарей из приюта, они пошлют меня к дьяволу!
Вероятнее всего, так бы и случилось. Но даже если прибавку и удалось бы получить, все равно три несчастных существа не увидели бы и лишней крошки.
Еще накануне было покончено с остатками «stir-about», грубой каши из овсяной муки, сваренной на воде, и с тех пор в лачуге никто ничего не ел — как сама Хад, так и дети. Она держалась на джине и решила не тратить на пищу ни пенни из припрятанных денег. А как же быть с ужином? Ничего, сойдут и картофельные очистки, подобранные на дороге.