Малышка Джинн
Шрифт:
Ну и черт с ними, пыталась она успокоить себя. Все это глупости, игра.
Да, но как хочется во всякой игре быть первой...
Громкие вопли ознаменовали появление в комнате Линды и Генри. Полное белое лицо девушки сияло, щеки горели, а белая блузка была помята. Было понятно, что вопросов вошедшим задавать не надо, и так все ясно.
— Может, Генри стоит освободить от дальнейшего участия в аукционе? Иначе он не справится со своей покупкой, и нам придется возвращать деньги даме...
В ответ раздался дружный хохот.
— Ничего, он сильный мужик! Пускай Карен
— Так давай, начинай с Карен Митчел! На аукцион выставляется Карен Митчел...
— Я... Я... Я...
Руки парней взметнулись вверх. Конечно, дураков нет, все хотят Карен Митчел. По условиям игры купивший может поцеловать девушку при всех, а уж потом — как договоришься...
За Карен билось три претендента, но купил ее парнишка из Шотландии. Новенький. И она ушла по весьма высокой цене.
— На продажу выставляется Джинни Эвергрин! Кто хочет купить малышку Джинн?
Сердце Джинни сжалось. Какой позор! Господи, если бы она знала... И тут как гром среди ясного неба раздался голос Генри Мизерби. Сумма, которую он назвал, заставила всех притихнуть. А потом раздался чей-то робкий голос:
— Генри, ну она же такая ма-а-ленькая...
Все захохотали. Сердце Джинни бешено заколотилось. Сама не понимая, что делает, она кинулась к Генри, подпрыгнула и повисла у него на шее. Он, ничуть не растерявшись, поцеловал ее и закружил по комнате...
Спасена! Спасена! — стучало в голове Джинни. Я спасена от позора остаться не купленной... Меня купил он!
Потом, вспоминая эту сцену, прокручивая ее в голове десятки, сотни раз, она признавалась себе, как это было приятно — стать хотя бы на несколько минут собственностью Генри Мизерби.
Смешно, конечно, влюбиться с первого взгляда, но еще смешнее ее желание заполучить Генри Мизерби навсегда.
Как легче всего завоевать человека? — спрашивала себя Джинни, лежа в постели без сна, когда Карен, нагулявшись вдоволь, спала как убитая. Джинни перебирала в памяти знакомых, вспоминала прочитанные романы. Ну, конечно! Надо разделить его интересы. Потому что мужчина больше всего занят самим собой и своими делами, а женщина вращается по орбите в поле его притяжения.
Она вспомнила свою мать, которая, кажется, только и делала в жизни, что собирала мужа на охоту, ощипывала уток и фазанов, разделывала большим острым ножом тушу кабана или лося, отделяя мясо от костей. Мать выслушивала восторги Билла Эвергрина о новом ружье, которое тот собирался купить, хотя его металлический оружейный шкаф и без того с трудом закрывался. Джинни видела, как сияли глаза отца, когда мать внимала его рассказом о том, как он гонялся за дикой кошкой в горах и как ее все-таки подстрелил. Мужчине, кроме всего прочего, нужно восхищение. «Да они все нарциссы», — вспомнила Джинни фразу, брошенную Карен. И еще одну: «Каждый хочет оказаться в центре внимания, любой ценой».
Джинни довольно громко засмеялась, и Карен заворочалась во сне.
Так что же составляет сухой остаток? — спросила себя Джинни тоном учительницы химии.
Его интересы. Вот главное!
Но в случае с Генри Мизерби ей не надо ничего придумывать,
Сидя в библиотеках, роясь в книгах об оружии и по искусству, Джинни Эвергрин обнаружила невероятное — среди граверов оружия есть женщины! А одна из них, работающая на знаменитую фирму, живет где-то в пригороде Лондона.
Джинни не пошла в этот день на лекции, а поехала в Лондон. Она долго плутала по центру города, сверяясь с картой, но она оказалась не слишком подробной, на ней не было указано нужной улицы. Несколько раз Джинни спрашивала дорогу у прохожих и ловила на себе изумленные взгляды. Боже мой, недоумевала она, я ведь говорю на родном английском! А потом смеялась над собой: на американском английском, дорогуша. В ушах звенел надменный голос преподавательницы английского в Кембридже:
— Если вы полагаете, что говорите по-английски, то глубоко заблуждаетесь. Мы, англичане, способны отличить иностранца по интонации, по произношению. Язык выдает принадлежность к тому или иному кругу...
Наконец Джинни свернула на улочку Брутон, которая оказалась совсем короткой. Неудивительно, что она не отмечена на карте, и ее мало кто знает. Зато теперь Джинни могла давать справки по самым «магазинным» улицам — она прошагала по Оксфорд-стрит, по Бонд-стрит. У нее уже в глазах рябило от витрин.
Оружейная фирма не одну сотню лет занимала старинный особняк в самом центре Лондона. Тяжелые резные двери с трудом поддались Джинни. Ей даже подумалось, что, если подогнуть ноги, можно покачаться на ручке. Вышколенный молодой человек в строгом костюме в полумраке вестибюля встретил Джинни приветливым поклоном.
— Чем могу служить?
Джинни объяснила, что она искусствовед и сейчас изучает особенности гравировки английского оружия.
Консультант, который был вызван на помощь, провел ее к полкам с книгами, потом к оружейным витринам. Полумрак, дорогое дерево, традиционное зеленое английское сукно — все было так дорого, солидно, торжественно, все дышало уверенностью и незыблемостью. И Джинни с невероятной силой захотелось стать частью этой незыблемости, отточенности и красоты.
Генри Мизерби, снова вспомнила она дорогое, желанное имя, очень скоро станет хозяином подобной фирмы. Потому что он по рождению принадлежит оружейному делу, а оно — ему. Ох, какой полезной могла бы она, Джинни Эвергрин, оказаться и ему и его делу!
Адрес женщины-гравера она узнала у консультанта: «О, это совсем недалеко, двадцать минут на поезде с Виктория-стэйшн». Ей подарили буклет и проводили к выходу с наилучшими пожеланиями...
Джинни еще прошлась по центру Лондона, набрела на улочку с названием Сохо и, почуяв острый запах тушеного перца, завернула в кафе.
Это заведение с заунывной музыкой и вегетарианской едой оказалось кришнаитским. Джинни заплатила пять фунтов, и ей дали большую миску фасоли с овощами. Она села в дальнем углу и стала жадно разглядывать интерьер кафе.