Мама берёт налом
Шрифт:
Не подумайте превратно и только не сочтите ее, то есть маму невеждой и поверхностной особой зацикленной лишь на мире красоты и фешн культуры. Вы точно ошибётесь, ведь едва мне стукнуло двенадцать она вручила мне в руки тяжёлый сборник Булгакова, и сказала, что ждёт меня за чаем часа через два, дабы обсудить первую главу Мастер и Маргариты.
Читали в нашем доме постоянно, мама не ставила четких литературных границ, мы любили классику и при этом совсем не брезговали бульварщиной. Мы находили интересные истории на разных страницах, но больше нам нравилось создавать свою, точнее не могу сказать нам, мама просто видела наше идеальное будущие. На прогулке она словно абстрагировалась от местных строений
О чем мечтала тогда я? Врать не буду, выпендриваться тоже, меня не привлекали аплодисменты для примы балерины, белый медицинский халат тоже не внушал трепета, ну и в обслуге я конечно никогда не хотела работать, да в прочем разве есть те кто хотят? К слову, не было четко обрисованной мечты, планов или стратегий. Я жила обычной жизнью школьницы, не первая отличница, но и не хуже других по успеваемости. Справедливости ради стоит отметить, что я никогда не прогуливала уроки, клянусь, даже когда мама разрешала и говорила: «Забей!», верите или нет, но я тащилась на восьмой урок, даже если это и был труд – с которого удирала половина класса.
Ко мне иногда приходили подруги, не всегда, но приходили – так как мама не любила все это дело, я сейчас про дружбу. Она всегда в нее не верила, и меня на том растила, что лучшая подруга – это та которая с радостью уведёт твоего мужа. Не знаю, почему она так решила, ведь у нее в конце концов никто мужа не крал, да и замужем она никогда не была.
Вы наверное спросите у меня про отца, знаю, знаю – все так устроены, знать про человека – ничего не знаем, интереса никакого не вызывает, но если живёт лишь только с мамой, то волей не волей созревает вопрос: «А кто же папа? Да, и где он?» – вот видите, даже два вопроса. Я здесь оставлю ухмылку и поставлю невидимый смайлик.
Мама, как и я впрочем – родилась в Шымкенте, а как исполнилось ей шестнадцать, она села на рейсовый автобус и уехала в Алматы, поступила на курсы при русском академическом театре, и уже будучи ученицей имела небольшое счастье выходить на сцену, пусть и пока в мелких ролях. Знаю, многие девочки хотят стать актрисами, это уж чересчур прозаично, все юное и прекрасное тянется к искусству, а позже как мотыльки обжигают крылья об суровое пламя творческой невостребованности. Не могу так сказать правда о маме, ведь судить о несостоявшейся карьере когда человеку всего семнадцать, глупо, а почему семнадцать? Да элементарно, мама забеременела мной в семнадцать, и вернулась обратно в Шымкент.
Так про отца я и не знаю, вернее знаю, что он актер в том же театре из которого мама выпорхнула с тяжёлым животом. Она не называла его имени, никогда и это очень глупо и мне как ее дочери даже обидно. Не уж то и впрямь ей казалось, что я, узнав кто он, помчусь к отцу выстраивать семейные линии? Здесь она просчиталась, у меня достаточно гордости и самолюбия, да и если честно я никогда не чувствовала себя ущемлённой из-за того, что меня растит мать одиночка. Говорю же, нам всегда было весело и вдвоем. Правда, мне было порой любопытно, да и она сама частенько пробалтывалась, что он до сих пор работает в этом театре, ну и заглянула я на их сайт, а там как на руку есть фото всех актеров труппы. В надежде распознать по фото сходство со мной, я изучила каждый портрет, хотя сразу знала, что таким образом ничего и не выясню, а знаете почему? – да элементарно, я копия своей мамы, взяла на все сто процентов ее ДНК и все черты лица, те же глаза, волосы и губы. Так что, хрен поймешь кто из тех тринадцати мудаков и есть мой папа.
Она забронировала номер в гостинице, как и упоминалось выше в районе Джумейра, небольшой отельчик двух звёзд, но при этом очень даже современный и стильный, что и немудрено – это ведь Дубай, урбанистический оазис, где две звезды выглядят как все в пять в нашем Шымкенте.
Я не стала спрашивать, откуда у нее деньги на билеты и на отель, боялась напороться на острый угол ее нрава, ведь и так знала, что дела у нас на тот момент были не на вершине. К тому же она взяла большой кредит, чтобы оплатить полную реконструкцию моих зубов, те которыми меня наградила природа были ни к черту и портили весь мой портрет, поэтому без винир было не обойтись.
Мне хотелось спросить, что будет дальше и какой следующий шаг в нашем маршруте, но тут же словила себя на мысли, что и сама особо знать не хочу. Меня и так штормило после полета, а это на минуточку тоже ещё один мой первый опыт, поэтому я выбрала самый правильный для себя вариант – уйти в молчание, и избавить маму от лишних вопросов, дабы видела как и ее колотит тоже, пусть и телодвижения ее не выдавали, но тем не менее я знала, что ей не легко.
Наши дни.
– А вам на тот момент ваши действия с мамой казались нормальными? – слова еле слетают из надутых филлерами уст, под тяжестью инъекций и без того не умный рот еле открывается. – Скажем, вы воспринимали все происходящее как должное, ибо это ваша мать, а раз так значит всё идёт верно?
– Возможно. – мать не очень верное слово, оно уж больно бьет по ушам, даже когда в тексте читаешь, то волей не волей спотыкаешься на эти чёрствые буквы и задумчиво оглядываешься, а может и вправду все самое нежное таиться в том, что кажется на первый взгляд жёстким и неприветливым. – А могло быть иначе? – я отпиваю из того самого выпендрёжного бокала родниковой водицы, что бьёт истоком по трубам спального района, и специально отводя взгляд пялюсь в серые плинтуса.
– Значит это было принуждением? – театрально наклоняется в позе, дабы словить мой прячущийся взгляд.
– Ничего это не значит! – не робко, а тоже рубя томагавком ее якобы выигрышную позицию в суждении нашего устоя. Может ли быть разве хоть какая-то победа в суждениях – здесь нет борца, и нет нокаутированного, ибо нет правды, а значит и правил тоже нет. В суждении увы, участвует лишь одна сторона, и участь ее всегда будет печальна.
– Вы можете… – слабые бронхи выпускают несдержанный кашель, который словно незваный гость тарабанит входную дверь в надежде войти. – Вы можете объяснить свои ощущения на тот момент, и неважно считали вы их правильными или нет, просто что вы тогда испытывали?
– Доверие. – её бровь поднялась якобы в знак вопроса. – Да, доверие!
– Как и положено ребенку, вы полностью считывали все устои через свою мать, изначально. Так как она была с первых дней вашим проводником, и соответственно ее действия какими бы они не были – считались и воспринимались вами как норма. Норма жизни, морали, утверждения себя в социуме.
Делает паузу.
– Это вопрос? – я испытываю ее, как и тех остальных, а она у меня третья, хотя правильнее сказать – третий. Ведь психолог, слово мужского рода и очень даже хорошо, согласитесь, что такие несуществующие слова как – психологиня или ещё хлеще психологша звучат крайне омерзительно. Так что вы теперь в курсе, что она третий психолог. Каждый из них должен был выполнить блестящую работу, полностью настроить меня против моей мамы и дать возможность слить весь мой порыв в слезливые и обвинительные речи, дабы после на каком-нибудь по возможности повторном слушании втюхать это досье в папку прокурора и опять отправить маму отсиживаться в сером угрюмом месте, под названием тюрьма.