Мама для малышки, или Надежда в подарок
Шрифт:
— Ладно, проехали. В этом нет твоей вины, Лис.
Слегка сжимаю ее кисть, вздыхаю и устало улыбаюсь.
— Поехали к тебе, — предлагаю ей, сжалившись, — так уж и быть, возьму к себе твоего троглодита. Но если он будет громко сопеть по ночам, пакостить днем и вообще вести себя не как пес, а как обозревший кот, жить будет на балконе.
— А как же каток? — Радуясь, что не мытьем так катаньем нашла все же, на кого оставить своего любимчика, сестра теперь полна энергии, а мне совсем уже не хочется даже оставаться в этом урагане праздности и веселья.
Хочу в тишину своей
Но я лишь безразлично пожимаю плечами, оглядываясь по сторонам. Наворачивающиеся на глаза слезы щиплют, обливая душу горечью набегающих воспоминаний и разочарований.
Еще в детстве я так любила бывать именно на этой Новогодней ярмарке, впитывать в себя ауру сказочного настроения, загадывать желание под напевы сказочных мелодий, грызть жареные каштаны и играть с Лиской в «угадай игрушку на елке». Когда вышла замуж, мечтала родить малыша — все равно кого, мальчика или девочку, — и приходить с ним сюда. Рассказывать свои детские впечатления, слушать его эмоции.
Но все мечтания рушатся, словно неустойчивая башенка Дженга, когда из, казалось бы, стабильного жизненного уклада вынимают лишь одну составляющую, но ту, без которой смысл во всем моем существовании просто перестает иметь значение.
Боль прошлых ошибок с новой силой вгрызается в душу, покрывая ее тонким слоем инея, когда я только-только решила, что излечилась от тягостной тоски, сжиравшей меня все эти долгие четыре года.
— Мама, мама! — продирается сквозь гул в ушах и шум праздничной суматохи звонкий детский голосок. — Мамочка моя, это ты! — слова летят, словно острые стрелы, пронзают душу и выворачивают ее наизнанку, лишая меня стабильной точки опоры.
Обессиленная, падаю на скамью, прикусываю губу до крови, чтобы не разреветься в голос, но оказавшаяся рядом со мной малышка смотрит на меня с таким восхищением и преданностью, что я через силу глотаю колючий ком в горле и разглядываю её сквозь пелену затуманенного слезами взгляда. Замираю парализованным сусликом, боясь вдохнуть и, не сдержавшись, все же разреветься.
На меня взирает маленькое чудо с большими зелеными глазищами. Рыжие кудряшки в беспорядке торчат из-под вязаной шапки с огромным помпоном. Чуть вздернутый носик усеян россыпью ярких веснушек.
Малышка слегка морщится, и пухлые губки дрожат, словно она вот-вот расплачется.
— Мама, — вновь, только уже еле слышно шепчет девчуля, не сводя с меня глаз. Протягивает ручки в пушистых варежках и касается моей щеки, смахивая набегающую слезинку. — Не плачь, я же тебя нашла.
Не могу оторвать взгляд от этих наивных детских глазок, от этого маленького носика и ярко-рыжих кудряшек. Они, словно мой личный запал бикфордова шнура, что, сгорев, взорвет, к чертям собачьим, налаженную с таким трудом жизнь.
— Малышка, я не твоя мама, — через силу выдавливаю из себя. — Ты меня с кем-то спутала, крошка.
— Нет. — Она уверенно качает головой и хватает мою ладонь, крепко сжимая ее своими маленькими пальчиками, — пойдем, — тянет меня со скамьи куда-то в сторону катка. — Там папа.
Перевожу недоуменно-растерянный взгляд на Василису, с интересом наблюдающую за всем происходящим. У сестры такое выражение лица, что у меня закрадывается подозрение о ее участии в этом спектакле. И если это так, я ни за что ей этого не прощу.
— Не-е-е-ет, — качает она головой, выпучив глаза, будто прочла мои мысли, — Я не при «делах», — все той же бессловесной пантомимой оправдывается она.
— А кто же? — Немой вопрос в моих сощуренных глазах, с подозрением взирающих на нее.
— Не знаю. — Сестра вновь качает головой.
— Мамочка, ну пойдем же! — Малышка вновь старается обратить на себя мое внимание, нетерпеливо дергая за руку.
Перевожу на девчушку растерянный взгляд и, соскребая взорвавшийся мозг в кучку, пытаюсь найти правильные слова для отказа и объяснения.
— Иди, — негромко подталкивает меня Василиса на поступок, продолжая разглядывать крошку, что все еще пытается поднять меня с лавки.
«Я не могу», — даже не шепчу, просто мысленно вопию к ее и своему разуму.
«А почему нет?» — Лиса снова пожимает плечами и вопрошает взглядом, полным непонимания.
— Ну чего же ты сидишь? — нетерпеливо всхлипывает ребенок. — Папа уже, наверно, меня потерял. — В больших зеленых глазках переживание и испуг смешиваются в ядреный коктейль, а пара капель чисто детской непосредственности служит секретным ингредиентом, способным опьянить с одного глотка даже стокилограммового бугая.
Во мне килограммов вполовину меньше, и мне хватает лишь втянуть носом запах этого пагубного напитка.
Поднимаюсь на ноги, беру малышку за руку покрепче и позволяю вести себя этому маленькому путеводному клубочку. Разум шепчет: «Мы лишь доведем ее до родителя, сдадим с рук на руки и тут же ретируемся. Пусть отец сам разбирается со своей дочкой и объясняет, что нельзя вот так вот запросто подходить к незнакомым людям».
Иду, с горем пополам переставляя вмиг отяжелевшие ноги. Уговариваю себя, что все это просто нелепая ошибка. Прикусываю губу до боли, до кровоподтека, сдерживая рвущийся наружу вопль раненой львицы, лишившейся своего малыша. Боюсь напугать кроху, что так доверчиво вложила свою маленькую теплую ладошку в мою заледеневшую ладонь. Боюсь даже на секунду представить, что, не случись четыре года назад той трагедии в роддоме, сейчас бы я шла за руку со своей дочкой.
— Папа, папочка! — кричит девчушка и сильнее тянет меня вперед.
Откуда берётся столько сил в этом хрупком тельце?!
— Папуля, я ее нашла!
Столько восторга и радости в каждом чуть коряво произнесенном ею слове, но это детское счастье разрывает мое сердце на мелкие кусочки. Этот наивный самообман лишает силы воли. Мне так хочется закрыть глаза и представить, что все это правда, всё по-настоящему. Я и впрямь ее мама, просто отлучилась на минутку за сладкими горячими пончиками, чтобы есть их потом всем вместе под согревающие звуки разлетающихся по воздуху праздничных мелодий и кристально чистого детского смеха.