Мама и смысл жизни
Шрифт:
Послышался звук отодвигаемых стульев, ее собственные шаги, пересекающие комнату, звук закрываемой двери. Мерна свернула на шоссе I-280. Выброшенные деньги и время, подумала она. Мозгоклюи. И он такой же, как все остальные. Ну, не совсем. Он хотя бы со мной разговаривает. На миг она представила себе его лицо: он улыбается, протягивает к ней руки, зовет подойти поближе. Правду сказать, доктор Лэш мне нравится. Он присутствует — хотя бы с виду ему не все равно, что со мной происходит, и он активен — пытается что-то сдвинуть с места, приблизиться ко мне, не оставляет меня сидеть и молчать, как два предыдущих мозгоклюя. Она торопливо отмахнулась от этих образов. Он вечно пилит ее, чтобы она запоминала свои мысли, особенно те, что приходят в голову за рулем, по пути на сессию и обратно, но не пересказывать же ему всю эту чепуху.
Вдруг она опять услышала на пленке его голос.
Десмонд, здравствуйте,
«Что такое?» — удивилась она. И вдруг вспомнила: в прошлый раз, выйдя после сессии из кабинета и проехав полквартала, она сообразила, что доктор не отдал ей запись, и вернулась. Припарковалась во второй ряд перед домом викторианской эпохи и взбежала по длинной лестнице на второй этаж. Поскольку Мерна в тот день была последней на приеме, она не боялась наткнуться на другого пациента. Дверь кабинета была приоткрыта, Мерна вошла и увидела доктора Лэша, который что-то говорил в диктофон. Когда она сказала, зачем пришла, доктор вытащил кассету из магнитофона, стоявшего на столике рядом с креслом для пациентов, и отдал ей. «До следующей недели,» — сказал он. Значит, он забыл выключить магнитофон, когда Мерна уходила в первый раз, и тот какое-то время работал на запись, пока не кончилась пленка.
Мерна вывернула до отказа ручку громкости и услышала слабые шумы: похоже, это звякали кофейные чашки, которые доктор убирал со стола. Опять послышался голос доктора — он договаривался с кем-то по телефону насчет игры в теннис. Шаги, звук отодвигаемого стула. А потом что-то поинтереснее. Намного более интересное.
Это доктор Лэш. Заметки для семинара по контрпереносу. По поводу Мерны. Четверг, двадцать восьмое марта.
Заметки по поводу меня? Не может быть. Напрягая слух, она подалась вперед, ближе к источнику звука, вне себя от беспокойства и любопытства. Машина вдруг вильнула, и Мерна чуть не потеряла управление.
Она съехала на обочину шоссе, быстро вытащила кассету, вынула из бардачка плейер, вставила кассету в него, перемотала, надела наушники, вернулась на шоссе и включила максимальную громкость.
Это доктор Лэш. Заметки для семинара по контрпереносу. По поводу Мерны. Четверг, двадцать восьмое марта. Обычный сеанс, все как всегда, и я опять в отчаянии. Она снова большую часть времени ныла, что нет подходящих мужчин. Я все больше теряю терпение… раздражаюсь… сегодня вообще вышел из себя и сказал что-то совершенно неуместное: «На мне что, майка с надписью „Служба знакомств“?» Это очень зло с моей стороны — совсем непохоже на меня, я даже не помню, когда в последний раз так хамил пациенту. Может быть, я пытаюсь ее оттолкнуть? Я никогда не говорю ей ничего вдохновляющего, позитивного. Я стараюсь, но с ней это очень трудно. Она меня достает… такая нудная, скрипучая, ограниченная, вульгарная. Думает только о том, как бы заработать два миллиона на акциях своей фирмы, да мужика найти. Больше ничего… узость ужасная… ни мечты, ни фантазии, никакого воображения. Мелкость. Читала она хоть раз в жизни хороший роман? Сказала хоть раз что-то красивое? Интересное? Высказала хоть одну интересную мысль? Господи, вот бы ее заставить написать стихи… хоть попробовала бы. Вот это и правда было бы терапевтическое изменение. Она меня высасывает. Я чувствую себя как большое вымя. Снова и снова то же самое. Снова и снова она зудит из-за моей оплаты. Неделя за неделей. И со мной каждый раз одно и то же — я становлюсь сам себе скучен.
Сегодня я, как обычно, хотел, чтобы она задумалась, какой вклад вносит в собственные проблемы. Что именно в ее поведении отгораживает ее от других людей. Кажется, не так уж сложно. Но я как будто по-китайски говорил. До нее просто не доходит. Вместо этого она заявила, что я не верю, будто ситуация в барах знакомств неблагоприятна для женщин. А потом, как она это часто делает, подпустила колючку насчет того, что уж лучше бы она со мной на свидания ходила. Но когда я пытаюсь сфокусироваться на этом, на ее чувствах ко мне, или на том, как она загоняет себя в одиночество прямо здесь, в кабинете, будучи рядом со мной, все становится еще хуже. Она отказывается понимать; она не желает строить отношений со мной, и даже не желает признаться в этом — настаивает, что это не имеет никакого отношения к делу. Ведь не может быть, что она дура. Окончила Уэлсли, делает высококачественную графику, зарабатывает кучу денег, куда больше меня, половина компаний в Кремниевой долине за нее передралась — но у меня такое ощущение, что я разговариваю с идиоткой. Блин, сколько раз я должен объяснять, зачем рассматривать наши с ней отношения? И все эти шпильки насчет того, что она зря платит деньги — меня это унижает. Она вульгарна. Старательно уничтожает любой, даже самый слабый намек на сближение. Что бы я ни делал, ей все плохо. Она дергает меня за все ни…
Гудок
…меня это унижает. Она вульгарна. Старательно уничтожает любой, даже самый слабый намек на сближение. Что бы я ни делал, ей все плохо. Она дергает меня за все ниточки — что-то в ней есть от моей матери. Каждый раз, как я спрашиваю ее про наши терапевтические отношения, она смотрит на меня так подозрительно, как будто я к ней клинья подбиваю. Правда, что ли? Я в себе копался — ни намека ни на что такое. А стал бы я, если бы она не была моей пациенткой? Она ничего — волосы хорошие, блестят… осанка красивая… отличная грудь, аж пуговицы трещат… это, конечно, большой плюс. Уж не пялюсь ли я во время сессии на ее грудь… наверное, все-таки нет — спасибо Алисе! Однажды, еще старшеклассником, я болтал с девочкой по имени Алиса, и понятия не имел, что пялюсь на ее сиськи, и тут она взяла меня за подбородок, подняла мое лицо вверх и сказала: «Алло-о! Я тут!» Я это навсегда запомнил. Эта Алиса оказала мне большую услугу.
У Мерны кисти рук слишком большие, это неприятно. Но мне нравится шорох ее колготок, когда она закидывает ногу на ногу — такой гладкий, сексуальный. Да, наверное, что-то все-таки тут есть сексуальное. Если б я с ней познакомился, когда еще был один, стал бы я за ней ухаживать? Да, наверно. Меня бы тянуло к ней физически до тех пор, пока она не открыла бы рот и не начала ныть или чего-нибудь требовать. Тогда мне захотелось бы немедленно убраться подальше. В ней нет никакой нежности, мягкости. Она слишком эгоцентрична, и вся из острых углов — локти, колени, в ней нет щедрости…
[Щелчок — кассета кончилась.]
Мерна как в тумане тронула машину и через несколько минут свернула направо на Сакраменто-стрит. До кабинета доктора Лэша оставалось два-три квартала. Мерна поняла, что дрожит, и удивилась. Что делать? Что ему сказать? Быстрей, быстрей — сейчас его чертовы часы начнут отсчитывать сто пятьдесят долларов.
Одно я точно знаю, сказала она себе, я не отдам ему кассету, как обычно. Я должна послушать это еще раз. Совру, скажу, что забыла ее дома. Перепишу на другую кассету, а эту верну в следующий раз. А может, просто сказать, что потеряла? Если ему не понравится — его проблема!
Чем больше Мерна думала, тем больше уверялась, что не скажет доктору про нечаянно подслушанную диктовку. Зачем отдавать козырную карту? Может, скажет — потом когда-нибудь. Или никогда. Он все же скотина! Мерна подъехала к кабинету доктора. Четыре часа. Настало время для разговоров.
— Мерна, заходи. — Эрнест всегда звал ее Мерной и на ты, а она его — «доктор Лэш», хотя он часто указывал ей на эту асимметрию и приглашал звать его по имени. В этот день он, как всегда, был в темно-синем блейзере и белой водолазке. У него что, другой одежды нет? — подумала Мерна. И эти поношенные туфли. Удобно одеваться — одно дело, неряшливо — совсем другое. Он вообще слыхал про такую вещь, как гуталин? А пиджак совсем не скрывает «велосипедную покрышку» вокруг талии. Если бы я с тобой играла в теннис, подумала Мерна, я бы тебя до смерти загоняла. Ты бы у меня пошевелил булками.
— Ничего страшного, — добродушно сказал он, когда Мерна призналась, что забыла кассету. — Принесешь на следующей неделе. Я пока новую вставлю.
Он содрал обертку с новой кассеты и вставил ее в магнитофон.
Воцарилось обычное молчание. Мерна вздохнула.
— Тебя, кажется, что-то беспокоит, — заметил Эрнест.
— Нет-нет, — откликнулась Мерна. Лицемер, подумала она, какой лицемер! Притворяешься, что заботишься обо мне. Можно подумать, тебе не все равно, что меня беспокоит. Тебе плевать. Я знаю, как ты на самом деле ко мне относишься.
Опять молчание.
— Я чувствую, что между нами сегодня большое расстояние, — заметил Эрнест. — Ты тоже?
— Не знаю, — Мерна пожала плечами.
— Мерна, я все думаю о прошлой сессии. У тебя после нее возникли какие-то переживания?
— Все как обычно. — У меня есть преимущество, думала Мерна, и сегодня он у меня отработает свои деньги как миленький. Я заставлю его попотеть. Она выдержала длинную паузу и спросила: — А должна была?
— Что?
— Я должна была сильно переживать по поводу прошлой сессии?
На лице Эрнеста отразилось удивление. Он посмотрел на Мерну. Она глядела на него в упор, не мигая.
— Ну… — сказал он, — я просто хотел узнать, переживала ли ты что-нибудь. Может быть, моя реплика про майку и службу знакомств вызвала у тебя какие-то чувства?
— Доктор Лэш, а у вас есть какие-то чувства по поводу этой реплики?
Эрнест выпрямился в кресле. Сегодняшняя прямота Мерны его очень удивляла.
— Да, я много чего по этому поводу чувствую, — неуверенно сказал он. — И в основном ничего хорошего. Я чувствую, что нагрубил тебе. Ты, наверное, порядком рассердилась.