Мама из другого мира. Дела семейные и не только
Шрифт:
– Когда магия стала проспаться, а полный оборот никак не получался, мы решили, что зверь второстепенен, а вот магия – это верный путь для мальчика. Это действительно оказалось так, потому что полного оборота так и не произошло. Сейчас слабый зверь окончательно исчезает, а вместе с ним погибает и мой сын. Если есть хоть какой-нибудь шанс, спасите человека, даже если уйдет зверь!
– К сожалению, Ричард сейчас не может бороться за оба своих «я». Это практически невозможно. Либо и зверь и человек выживут, либо оба…
– Но сейчас, – перебиваю Курта, не желая слышать страшные слова, – когда действие амулета прекращено, почему он еще не в сознании?
– Из-за кулона мы не смогли ничего предпринять и проклятие «сильного чувства» перешло в необратимую стадию, – целитель тяжело опустился на край кровати. – Гадкая вещь. Его используют шантажисты и вымогатели, потому что снять такое проклятие без кодовой фразы сложно. А если не снять в определенный период, жертва умрет, так и не очнувшись. Чаще всего мучимая каким-либо личным кошмаром. Близкие, обычно, готовы на все, чтобы спасти проклятого. Но в данном случае отменяющей фразы не предполагалось, как я понимаю. Удивительно, что он еще жив.
Спасибо, утешил.
– Он жив потому, что его питала сила кулона, – предположил Сайтон. – Сил в него было вложено очень много, он буквально вибрировал от насыщения.
– Но сейчас кулон абсолютно пуст. Значит, Ричард остался без внешней подпитки? – новая пугающая догадка. – Надо же что-то делать!
Выскользнула из захвата, обнимающего меня брата. Хотелось двигаться, искать решение. Может быть, ещё один кулон? Или он только повредит?
Очень раздражало, что ничего не делается, в то время как жизнь Ричарда на волоске висит от смерти. Устроили тут симпозиум мировых светил, понимаешь ли!
Вот всегда я так. Начинаю суетиться, когда не знаю, что предпринять. На мое плечо легла тяжелая рука. Эта тяжесть помогла сосредоточится и обрести хоть какое-то равновесие. Я обернулась.
– Это ты Лиза, да? – на меня в упор смотрел отец Ричарда. Пришлось кивнуть, подтверждая очевидное.
Его супруга на это лишь тяжко вздохнула, словно надеялась на другое.
– Не бойся, мы знаем о тебе и понимаем, что это недоразумение. Хотя, если честно, мне трудно на тебя не злиться. Сын давно обещал привести тебя в дом, но мы точно не предполагали, что встреча произойдет при таких обстоятельствах, – дама проговаривала фразы с заметным усилием, как будто сдерживалась изо всех сил, чтобы не повысить голос или не нагрубить, хотя сложно даже представить, что она сейчас чувствует.
– Не дави на девочку, дорогая, – вмешался отец Ричарда, – она наша единственная надежда. И уже обращаясь ко мне: – Меня зовут Рауль, – мягко произнес он, – а это Рамона, мы родители Ричарда.
Я слушала его в пол-уха потому, что Рамона постукивала пальцами по груди сына, как доктор простукивает грудную клетку. Следила за действиями женщины во все глаза и ждала ее выводы.
– Зверь еще держится, даже слегка отреагировал на мою медведицу, – произнесла Рамона с задумчивой надеждой, и вдруг поманила меня к кровати. – Садись, клади руку сюда и зови, зови зверя. Плачь, кричи, ругайся, бей, но дозовись! Ты его истинная пара, ты его слабое и сильное место, ты сможешь! – в голосе Рамоны было столько силы и материнской веры, что я и сама поверила, что получится.
Отрешиться от окружающих и сосредоточиться на главном помог бисерный стук сердца под моей рукой. Время словно исчезло, оставляя меня наедине с дорогим и любимым мужчиной.
– Мишка, Мишенька, Мишутка, – приговаривала я, – не бросай меня, возвращайся! И этого счастливчика с собой тащи. Наслаждается там один, без нас, представляешь? Давай, мохнатенький, возвращайтесь оба.
Момент, когда все остальные покинули палату, я не отследила, не до того было. Запомнила лишь деликатное обещание Флина заглянуть позже. Подозреваю, что именно брат всех выгнал, когда понял, что я сконцентрировалась и мне не стоит мешать.
За окном стемнело, а я всё продолжала звать своего мужчину, понятия не имея, как правильно это делается. Нужно разговаривать? Что-то обещать? Или заверять в своей любви?
Что? Что? Что?
Я не знала.
В итоге решила перепробовать всё. Я рассказывала сказки, вспоминала разные кинофильмы и книги, истории из жизни. По палате метался мой одинокий мой голос, и лишь иногда мне чудилось жалобное поскуливание или тихий, полный отчаяния рык. И тогда я начала говорить, обращаясь к Мишке, потому что, казалось, что именно вот сейчас он меня точно услышит и откликнется. Но ничего не происходило, и я вновь переключалась на Ричарда.
Когда стало совсем темно, в палату заглянул Курт. Постоял у двери, послушал, как я сиплю и ушел, а через несколько минут вернулся с огромной кружкой какого-то целебного чая.
– Голос восстановит и предотвратит обезвоживание, – коротко поясняет целитель, смотря на меня как-то сочувственно. Словно думал, что всё это впустую. – Разомнитесь пока, я проверю изменения...
Поднялась, и чуть не упала. Так сосредоточилась на главной задаче, что даже не заметила боли в затекшем теле от неудобной позы, в которой я просидела несколько часов.
Размяться удалось с трудом. Доктор пробурчал что-то вроде «хуже не стало» и вышел, а я кинулась растирать бесчувственное неподвижное тело, стараясь разогнать кровь, подбадривая себя пением, лишь бы не молчать. За этими хлопотами я полностью успокоилась.
«Врешь, не возьмешь» – думала я, напевая «Врагу не сдается наш гордый Варяг». Мишке вообще нравились маршевые песни. Когда я пела песни Высоцкого, клянусь, мне подрыкивали в такт, я чувствовала это ладонью. Это было чертовски забавно и отвлекало от плохих мыслей.
Рано отчаиваться.
Ближе к ночи в палату вновь вернулись родители Ричарда. У меня в руках тут же появилась чашка с бульоном, в то время как отец Ричарда переворачивал тяжелое тело сына на живот, приговаривая:
– Залежался, ты совсем, скоро до пролежней долежишься, – словно ругал маленького ребенка, а после подумав, веско припечатал: – Лентяй!
– Выпила? – Рамона забрала чашку, и взяв за руку, потянула в сторону выхода. – Пойдем-ка, умоемся, детка. Прогуляемся, пока мужчины проверяют Ричарда, а то засиделась совсем.