Мама мыла раму
Шрифт:
— Главное, русская, — заметил Вовка и вдруг спросил: — Может, ты за меня потому и замуж не вышла, что менять Кочмарчик на Вовк — как шило на мыло?
— Да нет! — усмехнулась Светка. — Просто для меня два года — это слишком много, — и добавила: — Наташа вон даже год не выдержала…
— Какая Наташа? — не понял Вовка.
— Ростова, — засмеялась Светка и откинулась на сиденье. — А помнишь, Пашка Безукладников написал про меня на доске:
Пока Светка — детка — этои захохотала:
— Ты ему еще тогда морду набил, и тебя в комитет комсомола вызывали…
— Морду набил, — согласился Вовка, — а в комитет комсомола вызвали не за это.
— А за что?
— Здесь, что ли? — кивнул Вовка на появившиеся за окном купола.
— Но самое смешное, — сказала Светка, открывая дверь с надписью «Последний приют», — что он оказался совершенно прав…
В комнате, куда они вошли, по периметру были расставлены образцы памятников и плит, а в центре за столом с компьютером сидела средних лет женщина в очках и платке.
— Мы бы хотели заказать плиту, — без предисловий сказала Светка и, подумав, добавила: — Матушка.
Матушка обвела рукой комнату:
— Выбирайте!..
Светка не спеша обошла комнату и вернулась к столу.
— Вот такую! — показала она на плиту с двумя портретами.
— Двойной, — застучала по клавиатуре матушка. — Имена и фамилии?
— Кочмарчик Александр Петрович и Кочмарчик Мария Николаевна, — четко произнесла Светка.
— Даты рождения и смерти?
Светка опустила глаза.
— Тысяча девятьсот тридцать седьмой и тысяча девятьсот семидесятый…
— У обоих? — уточнила матушка.
Светка кивнула.
— Пожелания по оформлению, — деловито осведомилась матушка. — Цветы, рамка, крест…
— Крест! — обрадовалась Светка.
— Крест, — повторила матушка и автоматически спросила: — Покойники крещеные? Православные?
Светка посмотрела на Вовку.
— Вообще-то отец был коммунистом, — начала она, — но его двоюродная сестра, — Светка облизала пересохшие губы, — когда утопился его старший брат, сказала мне на похоронах, что их в детстве вроде бы крестили…
— Вроде бы! — проворчала матушка. — А мать?
— Мать крещеная, — радостно выпалила Светка, — в протестантской церкви… — и, поняв, что дала маху, понуро добавила: — В баптистской.
Матушка отстранилась от компьютера.
— Как все запущено! Тут тебе и коммунисты, и баптисты, и… — она выдержала паузу, — самоубийцы…
— Это жизнь, — возразила Светка.
— Земная, — уточнила матушка. — В ней у нас, известно, бардак. Но в вечности, — она подняла кверху палец, — должен быть полный порядок!
Светка побледнела.
— По-вашему, в вечности они не будут вместе?
Матушка пожала плечами, что, может, коммунисты и баптисты как раз и будут, а вот самоубийцы…
— Господи! — Светка умоляюще посмотрела на матушку. — А они так любили друг друга. — Она перевела глаза на Вовку. — В смысле отец и его брат. И дядя Борис, который был всего на два года старше отца, даже всегда ходил к директору, когда вызывали родителей, потому что их отец погиб в финскую, а мать вечно где-то подрабатывала, потому что отец бил футбольным мячом окна и вообще не учился, это уж потом, в институте, он был гордостью курса, так как искренне верил, что коммунизм — это советская власть плюс газификация всей страны, а дядя Борис вообще по жизни был отличником… — Светка снова посмотрела на матушку.
Но та развела руками, что, конечно, все это очень трогательно, но выбивать православный крест над ними я позволить не могу.
И Светка сжала кулаки, а Вовка быстро схватил ее за локоть и вытолкал за дверь.
В машине Светка разревелась, а Вовка, сказав в мобильник, что меня сегодня не будет, достал карту и спросил:
— Так где, ты говоришь, твое кладбище?
— Около… деревни… Клушино, — всхлипнула Светка. — Это по Калужскому шоссе… Но…
— За пять лет, — перебил Вовка, — что ты там не была, а в России не осталось ни одного неприватизированного туалета, там могла появиться мастерская величиной с Газпром…
— Или наоборот, — закончила Светка и, развернув к себе зеркало заднего вида, стала вытирать платком потекшую тушь.
— Я вот что в толк не возьму… — Вовка подождал, когда она закончит, и вернул зеркало на прежнее место. — Как, имея папу-коммуниста и маму-баптистку, ты умудрилась венчаться в православной церкви?
Светка присвистнула:
— Знаешь какой был скандал в благородном семействе!
Вовка искоса взглянул на Светку, а она пояснила, что меня же растила одна мама, потому что отец погиб, когда мне было пять лет, а отчим не в счет, потому что два года не считается, это любой дурак знает, так что я в восемнадцать лет крестилась в баптистской церкви: у протестантов ведь крестят с совершеннолетнего возраста, чтоб сознательно… — Светка убрала платок в сумку. — А я оказалась несознательной и, когда в девятнадцать выходила за Петрова, перекрестилась в православие, чтобы мы могли обвенчаться…
— А он что, шибко православный? — спросил Вовка.
— Да нет… — пожала плечами Светка. — Как большинство русских. Просто крестили в детстве…
— Так это была твоя идея? — уточнил Вовка.
— Венчаться?
Вовка кивнул.
— Ну да. Я хотела, чтобы муж и жена были венчаные, ребенок крещеный, все православные…
— Просто ты хотела, — перебил Вовка, — чтобы порядок был уже здесь, на земле, а не на небе, как обещала нам сегодняшняя матушка, — и усмехнулся. — А то Петрова — и вдруг баптистка.
— Может, и так, — тряхнула головой Светка. — Только из этого ничего не вышло, потому что хотя мы с матерью потом и помирились, но ходили в разные церкви…
Вовка хмыкнул.
— Ну не перекрещиваться же мне было в третий раз, — возмутилась Светка и, отвернувшись к окну, добавила: — Но свою фамилию я вернула и больше ее не меняла, хотя, как ты, наверное, знаешь, была замужем еще два раза…
— Странно, что у тебя только один ребенок! — заметил Вовка.
— Всех детей не родишь! — сказала Светка, глядя в окно, и съехидничала, что зато у тебя трое.