Мама на выданье
Шрифт:
— Да, сэр,— отчеканил он.— Не узнают.
Наше плавание продолжалось, и если не считать нескольких дней плохой погоды (пустячок, всего лишь умеренная зыбь, которая вынудила дам отсиживаться в каютах, поливаясь одеколоном), все шло вполне гладко. Дамы приободрились и даже стали привыкать к новому капитану, хвалили его и второго помощника за отменные салаты, разноцветное мороженое и превосходные отбивные. Что бы они сказали, спрашивал я себя, если бы узнали, что их кумир покоится в морозной тьме рядом с потребляемыми ими продуктами?.. Страшно было подумать, какой катастрофой это могло бы обернуться.
Наступил наш последний вечер в море,
Я направился в бар, чтобы пропустить стаканчик перед обедом. Там было почти пусто, только бывший старпом сидел у стойки, потягивая бренди. Глянув на стоящую перед ним бутылку, я убедился, что он не терял времени зря.
— Добрый вечер,— поздоровался я.
Он выпрямился и воззрился на меня. Должно быть, здорово набрался, сказал я себе, хотя по глазам его, как всегда, ничего нельзя было понять.
— Добрый вечер, сэр,— отозвался бывший старпом. Подумав, указал на бутылку: — Присоединяйтесь?
— Благодарю,— ответил я и, поскольку бармена не было видно, сам нашел стакан и налил себе из бутылки нового капитана.
Тишина объяла нас, точно густым туманом. Я выждал минуту-другую, прежде чем развеял этот туман.
— Ну,— весело произнес я,— полагаю, вы рады, что плавание подходит к концу. Сможете немного отдохнуть Дома. Вы где живете?
Он поглядел на меня, поглощенный своими мыслями:
— У нас проблемы с капитаном.
Господи, что там еще?.. У меня по спине пробежал холодок.
— Что еще за проблемы?
— Я сам виноват, должен был проследить.
— Что за проблемы? — повторил я.
— Если бы проследил, ничего такого не случилось бы,— сказал он, подливая себе бренди.
— Что не случилось бы?
Он отпил хороший глоток, помолчал, потом ответил:
— Вы помните, как мы забрали капитана из каюты и отнесли... отнесли... отнесли его вниз?..
— Помню.
— Тогда он был еще мягкий, понимаете? Сразу после этого погода испортилась и наших пассажирок укачало.— Он пожал плечами.— Нам-то что, а им было плохо. От этой зыби людей укачивает.
Он сделал еще глоток.
— И от качки капитан стал двигаться.
— Двигаться? — опешил я.— Как это понимать?
— Мы положили его плашмя, но качка стронула его с места, и ноги согнулись в коленях.— Он поднял вверх свою согнутую в колене ногу и похлопал себя по бедру.— Это я виноват. Не проверил. Понимаете, перед тем он был еще тепленький, а тут замерз в такой позе.
Он снова прервался, чтобы глотнуть бренди.
— Плотник сколотил гроб, и сегодня мы спустились вниз, чтобы аккуратненько уложить его туда и отправить готовенького вдове.
Меня слегка поташнивало, и я не стал придираться к его выражениям.
— Мы все испробовали,— продолжал бывший старпом.— Буквально все. Я вызвал двух самых сильных матросов, но они не смогли разогнуть его ноги. Невозможно. А ведь его непременно надо было уложить в гроб сегодня вечером. Сами понимаете — оформление документов и все такое
Он щедро плеснул в свой стакан золотистого бренди и проглотил.
— Пришлось ломать ему ноги молотом.— С этими словами он повернулся и вышел, пошатываясь, из бара.
Меня бросило в дрожь, и я налил себе порцию бренди, не уступающую той, с которой управился бывший старпом. Постоял немного, вспоминая капитана — его обаяние, учтивое обхождение с пассажирками, доброту, но главное, его слова о том, как он займется живописью, будет играть на флейте, будет, лежа в постели с любимой женой, смотреть, как за окном их спальни парят чайки. И я сказал себе, что к мысли об отставке следует привыкать постепенно, понемногу, ибо никогда не знаешь, что тебя ждет за углом.
А еще я решил воздержаться от обеда.
Глава 4.
Мама на выданье
В том году лето на Корфу выдалось отменное. По ночам на темно-синем бархатном небе, казалось, загоралось больше звезд, чем когда-либо раньше, придавая ему сходство с огромным синим лугом, испещренным глянцевыми шляпками крохотных грибов. Луна выглядела вдвое больше обычного; сперва — по мере вращения Земли и появления в ночном небе нашего спутника — оранжевая, точно танжерин, она затем меняла свой окрас от абрикосового до нарциссово-желтого, чтобы вдруг каким-то чудом стать белой, цвета свадебной фаты, расписывая серебряными кляксами почву между кривыми и сутулыми оливами. Возбужденные красотой и теплом этих ночей, светлячки изо всех сил старались перещеголять звезды и выстраивали собственные мерцающие созвездия между дереэьями, с которых разносился похожий на печальный перезвон колокольцев мелодичный свист сплюшек. На рассвете небо на востоке озарялось кроваво-красной поперечной полосой, проведенной мечом восходящего солнца. Красный цвет сменялся канареечно-желтым, затем сиреневым, и наконец с явлением над горизонтом ослепительного солнца все небо становилось вдруг светло-синим, как лепестки многолетнего льна, а звезды гасли, точно задуваемые свечи после пышного бала.
Я обычно просыпался до того, как верхний край солнечного диска заливал светом наш мир, и пристально обозревал свою комнату с ее содержимым. Комната была просторная, с двумя большими окнами и решетчатыми ставнями, из коих даже самый слабый ветер извлекал мелодичные звуки. Зимой они превращались в настоящий оркестр. Пол был сложен из чисто выскобленных, жалобно скрипящих досок, на которых в одном углу лежали два потертых одеяла и подушка; здесь, храпя и вертясь беспокойным клубком, спали мои псы — Роджер, Виддл и Пьюк. Прочие принадлежности обычной спальной комнаты отсутствовали. Правда, у стены стоял шкаф, предназначенный для моей одежды, однако большую часть его занимали более полезные предметы, вроде маленькой рогатинки для поимки змей, сачков для ловли насекомых, различных сетей для обитателей прудов и канав и тенет покрепче — для морских тварей, а также удочек и трезубцев, которыми было сподручно вытаскивать на поверхность воды пучки водорослей, чтобы легче было извлекать из зеленых лабиринтов всякую живность.