Мама по контракту
Шрифт:
— Поверь — не увидишь, — сплевывает он враждебно и, развернувшись, выходит из дома, напоследок хлопнув дверью.
Лютый устало прикрывает глаза ладонью и выдыхает. Вдыхает снова. Медленно, как учила его Элла, чтобы быстрее успокоиться и не дать ярости взять верх.
Эти дни вымотали его окончательно. Да, его люди постоянно там, рядом, держат под контролем весь этот чертов поселок, все подъезды к дому. Но страх за дочь не дает спокойно спать. Если все это случится снова, если он потеряет еще и Лесю — это сведет его с ума, он уверен в этом. Просто не выдержит держать на руках еще и окровавленное тело дочери. Лютому до сих пор каждую
Никто и никогда не мог поставить его на колени. Но в тот день, когда едва нашел силы вытащить ее из покореженной машины, он стоял. Над ней. Весь в крови: одежда, лицо, руки. Сам покалечен, бок разорван вхлам, кости переломаны. Но он молился, чтобы эта кровь была его. Это он столько потерял, это его кровь пропитывает насквозь одежду, землю, отравляя ее.
Только не она. Единственная мысль, что билась в мозгу до того, пока он сам не потерял сознание от травм.
Только. Не. Она.
Кошмар не закончился той ночью. Он продолжался все эти годы, каждый гребаный день. Его сердце билось, по венам текла, струилась, пульсировала жизнь. Ее хотелось выгрызть, выдрать с корнем собственными руками, чтобы лечь рядом с той, кого он ждал все эти годы. Которую никто не заменит. Никогда.
Только дочь вернула его к жизни. Только ради нее он встал с больничной койки и вернулся. Ради нее и мести. Так что нет, он ничего не забыл, ни одной чертовой секунды из того дня. Он отпечатался в подкорке, пророс в памяти, заменяя все прошлые воспоминания и став настоящим. И переживать то же самое с дочерью или Соней он не собирался. Чего бы ему это ни стоило.
Глава 26
Лютый
Демид действительно больше не появлялся, но Лютый абсолютно уверен, что это ненадолго. Не-ет, этот стервец так просто не сдастся, заявится еще. Хорошо хоть, что ему хватало ума не соваться больше к Лесе и Соне. Рокотов мог сколько угодно распинаться о любви к Лесе, как к собственной дочери, но Лютый был готов башку на отсечение дать, что в тот дом он ездил не только для того, чтобы ее повидать.
«Лучше переключись на Демида» — предательски звучал в голове его собственный голос, заставляя едва ли не рычать от бессилия и… чего? Ревности? Чувства собственничества? Да здрасьте, с чего это вдруг? Ну переспали раз, с чего ему ревновать? Что он, баб красивых в постели ни разу не имел?
«Нет, после Эллы — никого. Вот так — никого», — услужливо подсказывал ехидный внутренний голос. И дело было даже не в фигуре или смазливой мордашке. Да, ладная, хоть и неопытная, но такая горячая, что казалось, под ними постель расплавится. И пусть соблазняла мелкая неумело, да и в целом любовницей была неискушенной, но это ведь пока… Зато каждый ее стон влетал как пуля в затылок. Вся обойма, разом. Под кожу, в подкорку, все это впиталось, выжглось в воспоминаниях, вплоть до запаха.
Впервые за долгое время Лютый даже любовницу пригласил, еще из той, прошлой жизни. Думал, что это просто с непривычки такие фейерверки организм устраивает.
Ага. Размечтался.
Чувство удовлетворения было недолгим, а за ним пришла досада, глухое раздражение и непонятная злость.
Зато привет от него прилетел через несколько дней. Причем такой, что Лютого на мгновение прошиб холодный пот, когда он поднял трубку. Через непонятный скрежет прорвался голос Палого:
— Лютый! Мы две тонированные тачки перехватили на подъезде к Михайловскому!
Моментально изменившись в лице, он развернулся на ходу и бросил Бритому, почти бегом направляясь назад к парковке:
— Едем в Михайловское, быстро! Собирай всех, кто есть поблизости, пусть тоже подтягиваются туда.
Соня
Мы варим обожаемую Лесей манную кашу как раз в тот момент, когда в ворота влетает несколько машин. Охранники едва успевают их распахнуть. Я, конечно, заметила, что они как-то разнервничались, но лезть к парням не стала с расспросами. Тем более, что они быстро направились наружу, чтобы открыть ворота, так что и времени особо на это не было.
Следом за здоровенным крузаком паркуются еще несколько внедорожников, и я поспешно выключаю плиту, а сама выглядываю в окно. Только убедившись, что это свои, беру малышку на руки и иду навстречу.
— Что происходит? — обеспокоенно спрашиваю я, выходя на улицу с Лесей на руках, вопреки запрету. Знаю, что нельзя и что Лютый, скорее всего, будет злиться, но он выглядит таким встревоженным, что я просто не могу оставаться в доме в ожидании новостей. Да и малышка рвется к папе.
— Какого черта ты вышла из дома? — рычит недовольно мужчина, окидывая и меня, и Лесю быстрым обеспокоенным взглядом.
Пытаюсь унять не к месту всколыхнувшиеся чувства. Столько времени! Почти месяц усиленных уговоров, игнорирования, борьбы с собой и, как я считала, победы, — псу под хвост. Как будто отстоявшуюся воду взболтали, поднимая со дна всю осевшую муть, и она снова за секунду стала грязной. И теперь надо начинать все сначала, чтобы хоть немного прийти в равновесие и нащупать под ногами почву.
— Что-то случилось?
Я и так знаю, что да. Иначе Лютый не стал бы так открыто рисковать и приезжать сюда. Тем более со своими людьми, на нескольких машинах — такую процессию вообще кто угодно заметит.
Костя берет у меня с рук Лесю и бережно прижимает к себе. Малышка тут же обвивает его шею ручками и радостно что-то лопочет. Несмотря на черную обиду, которая жжет сердце не хуже каленого железа, я слабо улыбаюсь.
— Идем в дом, — кивает хмуро Лютый на дверь.
Не переча, я быстрым шагом поднимаюсь на крыльцо и возвращаюсь в помещение.
— Собери все самое нужное, как можно скорее.
— Костя, — упрямо зову я, останавливаясь на месте, — скажи, что произошло. Мне же нужно знать.
Мужчина недовольно поджимает губы, но все же объясняет:
— Если коротко — этот дом нашли. У нас нет времени на болтовню, — Лютый сажает Лесю на мягкий ковер, — Пошли. Нужно сгрести все самое нужное и быстро уезжать отсюда.
— Все настолько серьезно? — спрашиваю я на ходу.
Костя достает из шкафа спортивную сумку, ставит ее на кровать. Пока он сгребает с полок вещи, я хватаю памперсы, бутылочку и прочие вещи Леси.