Мама, я люблю дракона (сборник)
Шрифт:
– Заржал бы тебе в лицо.
– Скотина.
– А тебе как хотелось бы? Чтобы я сгорал от ревности? Молил бы тебя вернуться? А потом бы зарезал вас обоих и сам бы зарезался?
– Во всяком случае, тогда ты хоть немного походил бы на мужчину.
– На придурка, точнее.
Светка поджала губы, видно было, что она на грани срыва. Я по опыту знал, что мое вмешательство только усугубило бы дело и отмалчивался. К тому же в Светкиных рассуждениях было что-то Лелино.
– А знаешь, почему я засмеюсь? – спросил, деланно ухмыляясь,
– Ну?
– Потому что не поверю. Во-первых, ты – трусиха. Даже напакостить как следует у тебя не хватит духу. А тем более – признаться в этом. Во-вторых, кому ты нужна?
Светка побелела от ярости.
– Нужна, Женечка, нужна, – многообещающе сказала она и, выдернув из-под него шапку, хлопнула дверью. Джон обмяк и даже, по-моему, посерел. Ухмылка на его лице моментально сменилась тупым болезненным выражением. Он улегся на диван и задрал ноги вверх.
– А я вот зачем зашел: про Деду Славу поговорить.
– Чего о нем говорить? – насторожился Джон.
– Я не могу сказать откуда, но я узнал точно: в нашем городе есть организация, типа московской «Памяти», и он туда входил. А Заплатин тут не при чем.
– Ты уверен? – по-моему, даже с разочарованием посмотрел на меня Джон.
– Уверен. И еще уверен, что это не наше дело и не стоит связываться. Вот и все, пойду я. Пока.
– Подожди, – он спрыгнул на пол. Я думал, он хочет остановить меня, но он вдруг порывисто обнял меня, затем так же неожиданно отступил на шаг, отвернулся и сказал:
– Иди.
Странно у нас выходит. На работе мы с Лелей даже не смотрим друг на друга. Если и перекинемся парочкой слов, то это – профессиональные термины. Типа:
– Где подклишовка к снимку?
– Досылом, завтра сдам.
Или:
– Поправь-ка полоску, заверстки много.
– Ой, Толик, будь другом, поправь сам. Мне еще отчет с бюро вычитать надо. Ладно?
И только в конце рабочего дня (Маргаритищи в редакции позже четырех не бывает), когда головы уже отказываются соображать, мы начинаем чувствовать.
Потом мы идем к моему дому и с каждым шагом становимся ближе не только к нему, но и друг к другу. Мы специально идем пешком, чтобы это ощущение было почти осязаемым.
Наш городок сильно изменился за последнее время. Не потому, что он, мол, строится или как-то по-новому оформляется. Меняются люди, их манера поведения на улице. Появились «тусовки»: тут, под навесами летнего базарчика собираются «брейкеры», здесь – фарцовщики, а это – пятачок, куда после закрытия кабаков стекаются так и не «снятые» за вечер «девочки».
Порой мы заглядываем в кафе «Муза», чтобы выпить хорошего кофе (больше нигде в городе не умеют его готовить), послушать музыку, просто посидеть. Здесь тоже – забавная команда завсегдатаев. Мы даже здороваемся, хотя, по имени я знаю только двоих – Серегу и Леру.
Серый – фигура экзотическая. По специальности он – паталогоанатом, по призванию
Лера – это Валера. Тот самый Валера. Мне, признаться, не очень-то приятно находиться в его обществе, чувствуя, как откровенно не спускает он с меня своих белых глаз. Но от этого никуда не деться. Где бы я ни был – в магазине ли, в кино или на улице, всюду я ловлю на себе этот белый взгляд. А когда вздрагиваю и оборачиваюсь, вижу новое лицо. Лера мне неприятен. А, может быть, я как-то предчувствовал, что буду повинен в его скорой гибели?
Я был уверен, что они следят за мной. Оно следит. Уж лучше видеть при этом знакомое лицо, чем незнакомое. А глаза все равно одни и те же. Почему все-таки взгляд этот кажется бесцветным? Не потому ли, что белый цвет – суть все цвета вместе?
Первое время я тешил себя мыслью, что у меня просто расшалились нервишки. Но потом на «синдром преследования» мне пожаловалась Леля. «Я себя так примерно чувствовала, когда нашу «Свободу» раскручивали».
– Да что это, наконец, за «Свобода» такая? Чем вы там занимались хоть?
– Ленина читали, Плеханова, Сталина, Троцкого; обсуждали, спорили, ну, и так далее. Еще устраивали чтение вслух «запрещенных» писателей. Самое смешное, что сейчас это все печатается – Гумилев, Набоков, Бродский… А досталось нам…
Надо полагать.
… Сегодня мы добрались до дома только в половине десятого. Почему-то я был уверен, что сегодня – правильный день. День расстановки точек. Поэтому, когда нашему обоюдному влечению было воздано с избытком, и каждая клеточка тела пребывала в торжествующей истоме, я решился.
Я рассказал Офелии о разговоре с Джоном и объявил о своем твердом решении больше в это дело не вмешиваться. Я действительно уверен, что нет ничего глупее, нежели пытаться встать на пути исторической закономерности. И главное тут – не то, что это опасно, а то, что это бессмысленно и даже, возможно, позорно. Ведь ты становишься как бы «тормозом прогресса», а значит, чуть ли не врагом человечества.
Что из того, что нам не нравится такое будущее? Мало ли кому что не нравится. В эпохи грандиозных перемен, происходящее не нравится многим. Но по истечении времени правыми оказывались те, кто эти перемены затевал и те, кто, как минимум, не мешал развитию событий.
Сегодня мы смотрим на перспективу нейрокоммунизма с недоверием. «Мир без личностей – безликий мир», – восклицаем мы. Но точно так же смотрел бы на современную цивилизацию неандерталец… И, в конце концов, кто дал МНЕ право решать, каким быть миру? Я не чувствую себя вправе…