Мама, я люблю дракона (сборник)
Шрифт:
Маша почувствовала, как ее страх перед этим подлым человеком уступает место ненависти.
– А когда ты ее в последний раз видел? – продолжала экспериментировать мать.
– В пятницу. Эта сучка надерзила мне, я хотел было ее наказать, а она сбежала.
«Ах, вот как ты меня называешь, когда меня нет дома?! – подумала Маша и поймала на себе виноватый взгляд матери. – Я, значит, надерзила тебе? А ты, значит, меня воспитывал? Так это теперь называется? Гад!»
Она пришла в ярость. Она уже окончательно уверовала в то, что сверхъестественным образом стала для отчима
«Ну, сейчас я тебя проучу! Сейчас ты у меня узнаешь… – и от злости она даже вспомнила вычитанное недавно красивое словечко, – сейчас ты у меня узнаешь ПОЛТЕРГЕЙСТ… Папаша!»
Сделав шаг к отчиму, провожаемая взглядом онемевшей от удивления матери, она осторожно сняла с его ноги войлочный шлепанец и поводила им туда-сюда перед его носом. Степан, Рудольфович, вытаращив глаза, неотрывно следил за движением тапка. Шлепанцем Маша поводила, поводила, а потом с легким смешком несильно треснула им отчима по лбу.
– Уф! – тяжело выдохнул он при этом.
– Маша, – крикнула очнувшаяся мама, – немедленно прекрати!
– Это пусть он врать прекратит, – хладнокровно отозвалась та и свободной рукой сняла с телевизора вазу с давно завядшими цветами. – Пусть он тебе расскажет, зачем по всей квартире за мной гонялся.
С этими словами она аккуратно перевернула графин над головой отчима, выливая на него мутную застоявшуюся воду и вытряхивая высохшие лилии.
– Где она?! – взревел Степан Рудольфович, въезжая понемногу в ситуацию (он ведь слышал ее голос). – Почему я не вижу ее! И все равно, дрянь ты эдакая, я тебя поймаю! – с этими словами он дернулся вперед, широко расставив руки.
И он действительно поймал бы Машу, не отскочи она со всем, на какое была способна, проворством. Но он-то этого не знал и, услышав шум, резко дернулся в противоположную сторону.
– Играем в жмурки! – крикнула Маша весело, – ты голишь! – и запустила в отчима тапком.
Тот взревел и развернулся на сто восемьдесят градусов. Но Маша уже легко обежала его кругом и, оказавшись позади, отвесила ему смачного пинка.
– Я тебя убью, гаденыш! – рычал Степан Рудольфович, вертясь посреди комнаты.
А Маша, смеясь от восторга и подначивая его, прыгала вокруг, пока не бросила нечаянный взгляд на мать, о которой совсем забыла. В лице той было столько муки, столько обиды и мольбы, что все веселье у Маши как рукой сняло.
– Мамочка, он первый начал, – прошептала она, встав как вкопанная, а после встряхнула головой и, удрав из этой сумасшедшей комнаты, заперлась у себя.
Долго еще она слышала, как Степан Рудольфович сначала матерился, а потом оправдывался, как сперва убеждала его в чем-то, а затем отчитывала мать… А когда наступила тишина, в дверь легонько постучали. Маша открыла, и вошла мама.
Они совсем не говорили о том необычном, что стряслось с ними. Не это было главное. Они говорили об отчиме. «Степа – хороший человек, – сказала мама, но, встретившись с дочерью взглядом, поправилась, – ну, не то чтобы хороший… – и закончила: – Да даже если и совсем плохой… Я так устала быть одна… Сейчас я скажу ему, чтобы он уходил. Но он уверяет, что был пьян, не в себе,
Маша не возражала ей. Не то чтобы и она простила отчима, но она больше НЕ БОЯЛАСЬ его.
И они поплакали вместе – мама и дочка.
Психиатр сначала не верил ни единому их слову, потом, желая разоблачить мошенников, поставил несколько небольших опытов. И убедился: Степан Рудольфович, являясь психически нормальным и имея прекрасное зрение, Машу действительно не видит. То есть не реагирует на нее даже на рефлекторном уровне: когда она заслоняла собой свет, у него не расширялись зрачки. А если она своими ладонями полностью закрывала ему глаза, он продолжал «видеть» комнату. Но изображение как бы застывало и оставалось неизменным. Маша закрывает отчиму глаза ладонями, он кожей лица чувствует прикосновение ее рук, а комнату «видеть» продолжает. Но минут через двадцать – двадцать пять свет в глазах Степана Рудольфовича все же меркнет. В этот момент его зрение как бы улавливает ее присутствие, но только как непреодолимое препятствие для света: он не видит ничего.
Стоит ей отвести ладони, как вся она для него снова исчезает.
Исчезали ее лицо, ее руки и одежда, которая была на ней в тот роковой вечер. Стоило ей, например, снять свитер и остаться в кофточке, как отчим начинал видеть «полтергейст» – кофточку, болтающуюся между небом и землей. Но самое поразительное, что вскоре отчим переставал видеть и кофточку. Тень Маши – и ту он теперь не видел.
Врач заявил, что не берет на себя смелость делать какие-либо основательные выводы, а может лишь высказать ряд предположений. По-видимому, сказал он, мы являемся свидетелями мощного гипнотического воздействия. В мозг Степана Рудольфовича вложены информация об объекте и команда НЕ ЗАМЕЧАТЬ этого объекта. Как лягушка не замечает неподвижный предмет, а видит только движущийся. В Машином случае небывалая сила гипнотического воздействия, по-видимому, обусловлена теми необратимыми изменениями, которые произошли у нее в мозгу во время травмы при родах…
– Доктор, – вмешалась мать, – вы мне главное скажите: будет он ее видеть?
– Уверенно сказать не могу ничего. Возможно, со временем это и пройдет.
А Маша к тому времени уже успела разобраться в своих чувствах и понять, что происшедшее она считает вовсе не бедой, как взрослые, а напротив, благом. Отныне она сможет спокойно жить дома, полностью освобожденная от назойливого внимания отчима. Хорошо бы уметь становиться невидимой по желанию… Она спросила:
– Доктор, а специально я так смогу?
– Ну, уж на этот-то вопрос точно никто, кроме тебя самой, не ответит. Попробуй. Посмотришь, что получится.
– А что-нибудь еще я могу? Или только невидимкой становиться?
– Не знаю, не знаю. Пробуй. Кстати, – обратился он к матери с отчимом, – я не удивлюсь, если не приступ стал причиной огромной силы ее гипноза, – он кивнул на Машу, – а наоборот: приступ случился от перегрузки психики, от напряжения…
– Доктор, – снова перебила его мама, – а когда Машенька вырастет, изменится внешне…