Мама, я люблю дракона (сборник)
Шрифт:
А часовые так и продолжали расхаживать по периметру.
– Они что, и пустой барак охранять будут? – спросил я Зонова.
– Зависит от вас. Или месяца через три все здесь снесут, или я приведу сюда новую партию гениальных неудачников.
– А эти зачем? – кивнул я на его «сопровождающих».
– Всякая деспотия рано или поздно оборачивается против своих же создателей, – не без горечи усмехнулся Зонов. – Вас-то им отпустить приказано, а меня на всякий случай, наоборот, арестовать. До прибытия комиссии и окончания разбирательства.
– И когда оно закончится?
– Когда
– А вы уверены, что пришлем?
– Поживем, увидим.
– Рискованный вы человек, Зонов, рискованный, – встрял Жора и злорадно мне подмигнул.
Я внимательно посмотрел на воинов. Очень они были молодые и очень сердитые. Мы протопали через пустырь, вышли к лесу и двинулись по узенькой тропке, которая привела нас в конце концов к автостраде. Верный себе Жора продекламировал анекдот: «Штирлиц шел по лесу и увидел – голубые ели. Пригляделся – голубые еще и пили.»
«Вот и все, – подумалось мне, – кончилась моя командировочка».
– Вот и все, – словно прочел мои мысли Зонов. – Отсюда до вокзала ходит маршрутный автобус. Остановка, правда, далеко, но автобус всегда пустой, если помашете, возьмет. Всего доброго.
Он повернулся и двинулся назад к лесу, но остановился и оглянулся, услышав визг покрышек об асфальт. Это тормознула прямо перед нами желтая «Волга» – такси, примчавшееся со стороны вокзала. Тоненькая, изумительно красивая девушка, хлопнув дверью, легко побежала к нам.
Элька?!
– Элька! – крикнул я, и она тигренком прыгнула на меня, повисла, обхватив мою шею, – «Славка-Сливка – обезьяна…»
И мы стояли так, замерев, наверное, лет двести.
– Как ты меня нашла?
– Я не знаю. Я как будто вспомнила. Я сидела позавчера в библиотеке и как всегда про себя с тобой разговаривала. Потом задремала, а потом вдруг вспомнила, что ли. И где ты, и что с тобой… Я сразу на вокзал и сюда. Господи, да на кого ж ты похож, как ты похудел!.. А это – Зонов?
Он вздрогнул и окончательно обернулся, вскинув удивленно брови. Воины жадно разглядывали Эльку и, кажется, даже немного оттаяли.
– Эй, Костя! – крикнул я бородачу в джинсах с рюкзаком за спиной. – Слышишь? Была обратная связь! Была телепатия!
Но он, оказывается, уже и сам расслышал Элькины слова и обо всем догадался. Два бородача обнялись, по-братски стуча друг-друга ладонями по спинам. Потом Костя полез во внутренний карман куртки и окликнул все еще глядевшего на нас Зонова:
– Подождите, Григорий Ефимович, я сейчас…
Он достал из записной книжки сложенный вчетверо бланк, сел по-турецки прямо на холодную, чуть припорошенную снегом, землю и принялся, развернув, торопливо заполнять его. А Костин «брат-близнец» сперва нахмурился, потом пожал плечами, а потом плюнул, махнул рукой и полез в рюкзак.
– Эх, лирики, лирики, – осуждающе произнес Жора. – И изобретение-то у них какое-то лирическое.
А я подумал: «Завтра все, что здесь пережито, покажется забавным приключением. А прибор, мой гениальный прибор будет красоваться на столе у шефа, ребята будут хлопать меня по плечам, радуясь за меня и завидуя мне, и
Я осторожно поставил Эльку на ноги и сказал ей:
– Погоди-ка минутку…
Прошло уже почти два года и вся эта история, как я и предполагал, почти начисто выветрилась из моей головы. В памяти осталось только смешное и приятное. Таково, видно, свойство памяти. К тому же лично для меня итоги изложенных выше событий стали самыми положительными: во-первых, со дня возвращения в институт мои дела там резко поправились (сейчас я уже заведую лабораторией), во-вторых, мы с Элькой окончательно убедились, что жить друг без друга не можем, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Все бы ничего, но с месяц назад в нашем институте я повстречал Зонова. Он выходил из директорской приемной. Он, естественно, не узнал меня, сам же я не горел желанием возобновлять знакомство. А вчера я вдруг обратил внимание на странное копошение людей и машин вокруг территории института, которое продолжается уже несколько дней: роется траншея, подвозятся бетонные плиты. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: институт обносится забором. Очень серьезным забором. Кто знает, может быть и с колючей проволокой. Эти два события – встреча с Зоновым и строительство забора как-то неприятно срезонировали в моем сознании.
Я, конечно, понимаю, что превратить наш институт в еще один НИИ ДУРА невозможно, хотя бы потому, что здесь, в городе, живут его сотрудники, их семьи. Но кто знает, что этот тип выдумал в этот раз? Может быть, не стоило нам тогда поддаваться чисто человеческому порыву – радости обретения свободы и жалости к тому, кто ее лишается?
Королева полтергейста
Маша
Ей исполнилось тринадцать лет, когда мать вышла замуж во второй раз. До самой материной свадьбы Маша даже не видела человека, которому предстояло стать ее новым отцом, но намерение матери одобряла (жили они замкнуто, обилием друзей Похвастать не могли, но друг с другом нередко откровенничали, словно ровесницы).
Своего родного отца Маша помнила и любила, но за последние три года встречалась с ним только раз: он поймал ее по дороге из школы, они прокатились по городу на машине его старого приятеля – бородатого и лысого дяди Бори – и втроем посидели в кафе-мороженом.
Прикуривая сигарету от сигареты (хотя курить здесь, конечно же, не разрешалось), отец объяснил, почему не может теперь часто видеться с ней: со своей нынешней семьей он переехал в Петербург, где ему предложили возглавить кафедру античного права и пообещали жилье. Он попытался объяснить ей («ты уже большая и должна меня понять…»), что он не «бросил», не «предал» ее с мамой, а просто полюбил другую женщину и уже не мог без той. А с мамой у них жизнь давно не клеилась.