Мама
Шрифт:
— Первая? — усомнилась та.
— Если честно, то вторая, — поправился Анри. — Только та, которая первой, была не в счет. Ей тогда лет десять было. И мне около того.
Снова зашуршало. Жанна вытянулась рядом.
— Никогда не говори так, — раздался ее глухой, далекий, словно из другой галактики, голос. — Никогда, слышишь? Это неправда. Так не может быть, это неправда…
Он не ответил. Он продолжал молча смотреть на звезды. Далекие, непостижимые. Какое объяснение ни придумай, хоть назови их далекими солнцами, хоть светлячками на небесном своде,
— Хочешь, я подарю тебе звезду?
— Это не звезда, — хмуро пробурчала автоматчица. — Это светлячок на листе дерева сидит.
— Да нет, не то. Правее.
— А правее спутник.
— А еще правее?
— А ту, которая еще правее, — ядовитые подначки сыпались у нее, казалось, рефлекторно, — ту уже дарили и передаривали миллион раз.
Анри перевернулся на бок:
— Ты когда-нибудь затыкаешься, язва?
— Сам хам, — тут же откликнулась Жанна.
Анри навалился сверху. Веки опустились сами собой. Ее губы нашел в темноте уже наощупь. Он был готов к любой реакции, но сопротивления не последовало. Поцелуй тянулся и тянулся. Пока она не обхватила его уверенно и крепко и не ответила лаской на ласку.
17
— Уходи, — повторил он.
Звезды тускнели, небо на востоке начинало светлеть, отгоняя тьму. Они лежали на примятой траве полуобнаженные. Где-то далеко валялись автоматы.
— Не могу.
— Почему?
— Уходи сам.
— Не имею права.
— Почему ты пошел за ним? — Жанна приподнялась на локте и смотрела в лицо французу.
— От скуки, — честно ответил Анри.
— Тогда почему ты не можешь развернуться и уйти?
— Потому что теперь меня держит совсем не то.
— Причина изменилась?
— Причины не меняются. Они остаются всегда теми же, что и были. Просто теперь меня держит совсем другое. Совсем. Я уходил от скуки вместе с попутчиком-беспредельщиком, а теперь иду рядом с другом. И оставить этого друга не могу. Понимаешь?
Она кивнула. Поднялась молча, потрясающе красивая в пробивающемся уже первыми лучами солнце. Принялась одеваться и поправлять так и не снятую до конца одежду.
— Пожалей себя. Уходи.
— Ради чего? — Голос ее прозвучал настолько спокойно и уверенно, что Анри опешил.
— Ради жизни.
— В жизни должен быть смысл. Если в моей жизни и появился какой-то смысл за последние пятнадцать лет, то он здесь и идет сейчас дальше. Так зачем мне поворачивать и бежать от него? Что бы сохранить жизнь? Так ведь жизнь без смысла — существование.
Анри встал, натянул брюки. Одежда была насквозь мокрой от росы. Холодные и промозглые тряпки — расплата за теплую яркую ночь.
— Вот пристрелят тебя вместе с этим смыслом, тогда…
— Тогда лучше сразу умереть, — прервала его Жанна. — Иногда, знаешь ли, бывает лучше умереть вовремя. Это счастье.
18
Вышедший навстречу Вячеслав выглядел сердитым и не выспавшимся. На Жанну и Анри смотрел волком.
— Вас
— И тебе доброго утра, — весело отозвался Анри.
— Чего в нем доброго? — проворчал Слава и уселся к тлеющим головешкам — всему, что осталось от костра. — Гнуснейший туман, сырость. Всю ночь дергался от каждого шороха. Америкосов ждал… И вы еще куда-то запропали.
— М-да, — протянула автоматчица. — Кофе в постель от него не дождешься.
— Какой кофе? — опешил Вячеслав.
— Черный, — бодро сообщил Анри. — Ты посмотри вокруг. Какое красивое утро, какой пушистый загадочный туман. Не думай ты о сырости, подумай о вечном.
— Вечное — это хронический насморк, который появляется от этой сырости, — проворчал Слава.
— Вечное — это красота природы. Это тишина, разрываемая птичьей трелью, это роса. Пойди, искупайся в росе. Радуйся жизни, дядька. Мир прекрасен.
— Иди ты к черту! — не выдержал Вячеслав. — Что здесь прекрасного? Посмотри ты вокруг, наконец. Это в первый момент казалось, все будет прекрасно, пятнадцать лет назад казалось. А теперь…
Слава запнулся. Пятнадцать лет назад казалось так не ему теперешнему, а тому юному, восторженному максималисту, каким был. Тогда, пятнадцать лет назад, вообще все казалось проще. Детство наивно, искренне, а потому жестоко. Юность склонна все упрощать. А теперь все кажется непомерно сложным. Попытка ответить на один вопрос тянет за собой два-три вопроса, ответ на один из них обваливается целой кучей новых. Решение проблемы рушится пачкой новых проблем. Вот тогда, когда все было просто, анархия казалась благом. Каждый сам себе голова. Ум, честь и совесть.
Почему-то тогда не пришло в голову, что масса людей прекрасно обходится и без чести и без совести. И ума ни капли. И уже сильно позже понял, что многим, очень многим проще жить чужим умом и обходиться чужой совестью. А тогда только удивлялся, почему пошло все вкривь и вкось, идея-то светлая была.
Светлая! И во что превратилась эта светлая идея? Где есть идея, там есть борьба. Где есть борьба, там грязь. А где грязь, там света уже нет. Стройте свое светлое будущее, разномастные романтики, стройте во всех его вариантах, инфантильные придурки. Всегда найдутся сволочи, которые захомутают идею. Всегда найдутся дураки, которые, молясь, разобьют не только свои тупые головы, но и окружающим бошки порасшибают.
Так коммунизм строили, под знаменем Сталина за дело Ленина. Так демократию сообразить пытались, как будто демократия — это чекушка, чтобы на троих соображать. Так анархию изобрели — мать порядка, мать ее за ногу. И что теперь вокруг? ЧТО?!!
Кучка шаек-леек. Где-то проповедуют одну идею, где-то другую. Где-то просто без идеи стреляют в кого хотят. Беспредел. Очередная гражданская война. Причем кто-то умудряется встать в стороне, жить мирно, даже цивилизованно развивается. А кто-то вовсе не живет, существует в грязи и невежестве. Что ж, его право. Можно жить и на помойке. Кто-то за что-то воюет. Не понимают только, что воюют-то против себя.