Мама
Шрифт:
— Говнюка не убивать, он еще не расплатился. С девкой полегче. Синяков на ней быть не должно, ей на меня теперь долго работать. Можете ее по кругу пропустить для ума.
Позади Эл весело гыгыкнули:
— Тогда я первый, — пропыхтело прямо в ухо.
Хватка ослабла, зато чужая ладонь оказалась под блузкой, ощутимо смяла грудь.
— Ну, только не здесь, — поморщился Анри. — Вон в машину тащи, там и развлекайтесь.
Снова замелькали, как стекла в калейдоскопе, осколки пейзажа. Потом ее вжало в сиденье «фольксвагена» с откинутой спинкой и сверху навалился здоровенный бритоголовый мужик в черных очках.
Мужские руки рванули
Постепенно она стала отвечать на грубоватые ласки. А когда он полез под юбку, попыталась вывернутся.
— Куда?
— За резинкой.
— Я люблю без резинки, — недовольно пробасил мужик, прижимая ее всем весом.
— Хорошо, — легко согласилась Эл. — Только если я залечу, отрабатывать мой долг Анри будешь ты. Своей задницей.
Бритоголовый засопел недовольно, но отпустил. Сердце забилось часто-часто. Еще не веря в свое счастье, Эл неторопливо потянулась к бардачку.
13
Анри проводил их глазами, посмотрел на начавшуюся в «фольксвагене» возню и снова повернулся к Вячеславу.
— Ну вот, дядька, — начал он все тем же елейным голосом. — С девкой мы все вопросы уладим. Она — моя собственность. А вот с тобой мне что делать?
Слава хотел пошутить, но лишь открыл рот, как снова получил под дых. Причем так крепко, что возможность говорить на некоторое время пропала.
— Молчишь? — ухмыляясь продолжал сутенер. — Это правильно, в твоем положении лучше молчать. Я ведь знаю, что ты думаешь, дядька. Думаешь, что я скотина? Вовсе нет. Просто я не терплю, когда покушаются на мою собственность. Думаешь, что я решил театральщину развести? Нет, просто у меня хорошее настроение. Смотри-ка, солнышко светит, девку поймал. Правда, эта девка лишила меня хорошей прибыли. За нее знаешь сколько дают? Ого-го сколько, очень талантливая девочка. Ну так ничего, она свое еще отработает. А вот ты мне за простой должен. Ты ж ее увез?
Славу отпустили, но тут же последовал сильный удар в живот. Он скрючился, жадно хватая ртом воздух, пропустил второй удар. Не смог удержаться на ногах и рухнул на землю. Удары посыпались один за одним. Били ногами, пока в глазах не потемнело. Впрочем, не так много и понадобилось.
— Не надо, — донесся сквозь гул в ушах голос Анри. — Не трогайте его, мы ж не беспредельщики.
Слава почувствовал, как потянули за ворот, посадили, прислонив спиной к чему-то твердому, потом плесканули в лицо водой. Он открыл глаза: его оттащили к дороге, и он сидел, привалившись к колесу джипа. Перед ним снова стоял Анри и улыбался. В руке сутенер держал бутылку с водой.
— На, умойся, дядька, попей.
Вячеслав помотал головой, слова застряли в глотке.
— Как хочешь, — Анри наклонился и поставил бутылку рядом на дорогу. — Я не беспредельщик. Я ценю законы, но свои законы. Все другие наше правительство отменило, так на что еще опираться?
— Гуляй, рванина, так, что ли? — прохрипел Слава. В горле пересохло, но бутылку он так и не взял.
— Почему же рванина? — не согласился Анри. — У нас теперь анархия — общегосударственный строй. Значит, всяк сам себе голова. Кому-то ума не достает. Вон ребяткам моим голова ни к чему, так они моей головой живут. А ты, дядька? Уверен, что своей башкой жить хочешь?
— Не
— Достойно уважения. А вот теперь смотри, сейчас решение за моей головой. — В руках Анри появился пистолет. — Я могу решить, что твоей голове больше жить не придется. Ты бы на моем месте как бы решил, а, дядьк?
Слава поморщился, попытался подняться, но это ему не удалось и он снова прислонился к колесу джипа.
— Я б тебя, наверное, сразу грохнул, — честно признался он.
— Вот видишь, — Анри по-отечески ухмыльнулся. — Это потому, что ты беспредельщик. Тебе при анархии жить нельзя. А я не беспредельщик, дядька. Я не стану убивать, я накажу, но так, что ты осознаешь свою ошибку и больше таких ошибок совершать не станешь. За то, что я потерял из-за тебя свою прибыль, заберу твою тачку. А чтоб у тебя в памяти хорошенько отложилось, что воровать грешно, я отстрелю тебе пару конечностей, дядька. Согласен? Мне кажется, это будет справедливо.
Грохнул выстрел, дернулся пистолет в руке Анри. Правое плечо обожгло болью. Слава скрежетнул зубами.
— Не дергайся, дядька. Я стреляю хорошо, даже кость не задел. А мяско нарастет.
— Говнюк, — прохрипел Слава.
— Вот сразу и говнюк. Нет, дядька. Я строг, но справедлив.
Пистолет опустился чуть ниже и левее. Вячеслав устало опустил веки. Снова грохнуло. Но на этот раз в стороне. Взревел мотор.
Слава открыл глаза. Анри стоял рядом с опущенным пистолетом, на лице сутенера застыло недоумение. «Фольксваген» дернулся вдоль деревьев задним ходом, резко развернулся и выехал на дорогу.
Из джипов высыпались бритоголовые мужики, что приехали с Анри.
— Сучка, — с каким-то странным чувством, чуть ли не с гордостью выдавил сутенер. — Что стоите? По машинам и за ней.
На обочине возникла суета. Анри пропал из поля зрения. Совсем рядом хлопнула дверца. Слава с трудом отклонился от колеса и повалился на бок. Ломило все тело, боль рывками билась в простреленной руке. Двигаться не хотелось.
«Фольксваген» притормозил чуть в стороне. Из распахнувшейся дверцы на дорогу вывалилось тело. Машина снова набрала скорость, поднимая пыль. Джипы медленнее, чем хотелось бы сутенеру, разворачивались, выползали на дорогу. В рядок, один за другим поехали вперед. Первые два обогнули препятствие на дороге, умчались вперед. Третий остановился. Из него вылез один из бритоголовых, склонился над телом, потом резко поднялся, сел в машину и укатил.
Еще минута — и стих звук работающих моторов, и осела поднятая колесами пыль. Слава остался на дороге один.
14
Хозяин сидел в кресле и задумчиво курил трубку. Густой дым клубами зависал рядом, словно верный пес, затем начинал медленно разноситься по комнате. Растворяясь в воздухе, оседая, забиваясь во все щели. Только от этого дыма, да еще от горьковатого привкуса крепкого табака, он чувствовал умиротворение в последнее время. А умиротворение было необходимо, потому что с каждым днем все больше и больше он ощущал беспокойство. И если раньше оно проходило, когда начинал работать, когда видел цель, когда верил, что цель эта стоит любых жертв, то сейчас цель эта не казалось такой уж правильной. Резкие грани молодого отточенного ума стерлись. Вместе со старостью пришла неуверенность и, как следствие, ее тревога. Все, что делал раньше подверглось переосмыслению и все чаще казалось абсолютно ненужным.