Мама

Гравицкий Алексей Андреевич

— Страхом перед силой, — тихо поправил Вячеслав.

— А ты шутник, дядька, — прищурился Анри. — Шутник — беспредельщик. Хы! Это почти как картограф-сюрреалист. Поехали.

21

Хозяин проснулся в холодном поту. Его знобило, хоть ночь была жаркой и душной. Прислушался. За окном жил своей ночной жизнью сад: что-то трещало, стрекотало, гукало. Мелькнула крупная странная тень. От этой странности возникло какое-то детское необоснованное беспокойство моментально переросшее в страх. А за

страхом пришла паника.

— Мамед! — крикнул страшно, дико, словно смерть схватила его за лодыжку и смотрела снизу вверх глаза в глаза. — Мамед!!!

Араб появился практически сразу. Черным силуэтом застыл в дверях. Черный человек. Черный!!! ЧЕРНЫЙ!!! Кругом одни черные люди. Мир накрыла тьма. И в этом и его вина тоже. Его вина. Хозяин неимоверным усилием задавил приступ паники.

— Включи свет, Мамед. Включи свет.

Араб щелкнул выключателем. Комнату залило ярким светом. Хозяин сощурился, но почти мгновенно распахнул глаза.

— Что-то еще?

Он посмотрел на араба. Тот стоял возле двери и не выглядел теперь черным. Смуглым разве что. А вот черноты души и силуэта, черноты, которая жила во всем мире и только и ждала того, чтобы ей дали возможность сгуститься, не было. Араб выглядел совсем безобидно. Лицо заспанное, на щеке отпечаталась складкой наволочки подушка.

— Еще света, — хозяин сам поразился тому как прозвучал его голос. Хриплый, слабый, сейчас он больше походил на простуженное карканье больной, охрипшей вороны. — Пусть будет светло во всем доме.

Араб поклонился и повернулся к двери.

— Мамед, — остановил его хозяин. — И вернись потом сюда. Принеси мой любимый канделябр. Я хочу, чтобы горели свечи.

22

— Стой!

Эл нажала на педаль тормоза, и «фольксваген», резко дернувшись, замер на месте. Не ожидавшая этого автоматчица чуть не ткнулась головой в лобовое стекло.

— Можно было и помягче тормозить, — заметила с неудовольствием. — Вылезай, приехали.

Эл послушно вылезла из машины. Подземный гараж, в котором они оказались, был на удивление чист. Здесь не было привычного запустения, грязи и беспорядка. Все подчинялось логике и принципам неведомого хозяина. Причем хозяина педантичного.

— Где мы? — поинтересовалась Эл.

— Не твое дело, — резко отрубила автоматчица. — Пошли.

Эл вяло поплелась вперед. Задавать вопросы расхотелось. Однако напряженное молчание продолжалось недолго. Только до той поры, покуда они не оказались в лифте. Лифт не только работал, что по теперешним временам уже было редкостью, он был чист и аккуратен. Горели все лампы, стены украшали чистые, незамутненные, отдраенные до блеска зеркала.

Все это было настолько удивительно, что Эл не смогла сдержать восторженного вскрика. Автоматчица гордо напыжилась.

— Нравится?

Эл молча закивала часто-часто.

— Вот что делает мораль общества, — гордо сообщила та. — Если жить среди урок, по законам джунглей, то и окажешься в джунглях. А если жить по законам правового государства, то

получишь то, что сейчас наблюдаешь. Чистота в государстве, чистота в головах, чистота в отношениях.

— Особенно чистота в головах хорошо звучит, — не удержалась от подначки Эл.

— Я не то хотела сказать, — снова насупилась дама с автоматом.

Лифт мягко остановился. Дзынькнуло, распахнулись двери. Готовая уже, казалось, ко всему, Эл замерла с раскрытым ртом. Огромная зала с разбегающимися в разные стороны коридорами выглядела так, словно не было семнадцати лет разрухи и беспредела. Более того, на мгновение Эл показалось то, что помнила по детству — безнадежно устарело за эти семнадцать лет. И в этом здании не то что не было развала, наоборот все развивалась согласно течению времени.

— Чего встала? — довольно грубо гаркнула в ухо ее сопровождающая. — Пошли. Приехали. Вываливайся.

23

На дворе темь стояла, хоть глаз выколи. Слава ступал осторожно. Анри, напротив, усвистал вперед бойко и уверенно, словно шел ночью от спальни до сортира по дому, в котором прожил лет двадцать. Впрочем, судя по грохоту и матюгам, что донеслись спереди, самоуверенность сутенера себя не оправдала.

Когда Слава нагнал спутника, тот морщась потирал ушибленную ногу.

— Чертова дура, — пожаловался он. — Понаставила всякой хрени на дороге.

— Ты про хозяйку? А где она, кстати? — вспомнил Слава.

— В сарае. Борик ее развязал, но обещал пристрелить, если высунется до утра.

— Связана? — не понял Слава. — За что?

— Шлюха потому что.

Анри распахнул дверцу джипа, жестом пригласил сесть. Слава плюхнулся на переднее сиденье. Сутенер зло хлопнул дверцей и, недовольный, уселся за руль. Настроение у него резко ухудшилось при мысли о том, что кому-то что-то придется объяснять. Вячеслава это позабавило, но демонстрировать это он не спешил, хотя от шпильки все же не удержался.

— И ты называешь меня беспредельщиком? А эти выражения: «шлюха». Фи! Да и связать бедную женщину…

— Это не бедная женщина, дядька, — сердито забормотал Анри. — Это блядь. Ты разницу между шлюхой и женщиной видишь? А она есть. И весьма ощутимая. К женщине, которая ведет себя как женщина, я отношусь с уважением. Боготворить могу. А к тетке, которая ведет себя как шлюха, я буду относиться как к шлюхе. Когда мужчина ведет себя как кобель, его и называют кобелем. Так почему я должен называть шлюху женщиной?

— Это максимализм, — улыбнулся Слава.

Сутенер покосился на него совсем уж раздраженно.

— Возможно. Но если тетка ведет себя как шлюха и кичится этим, то относиться я к ней могу только как к дырке, кукле резиновой, если угодно. А достоинство резиновой куклы в том, что она работает дыркой и молчит. Потому что ее мнение никого не трогает, от нее другое требуется.

— Грубый ты, — заметил Вячеслав.

— Все, дядька, — вышел из себя сутенер. — Закрыли тему, а то я сейчас расстроюсь и плюну тебе в глаз.