Мамай. История «антигероя» в истории
Шрифт:
Вторая гипотеза, привлекшая наше внимание, была предложена казанским историком, кандидатом исторических наук Р. Набиевым (Наби), который посвятил ей целую книгу, увидевшую свет в 2004 г., а затем в 2008 г. дополнил ее статьей, в которой предложил дополнительный аргумент в пользу своей концепции. Р. Набиев также склонен считать, что Куликовской битвы не было. Правда, в отличие от Н.Д. Бурланкова, он отрицает факт не самой битвы, а всего лишь… участия в ней русских войск! Р. Набиев строит свою концепцию на «непробиваемом» с его точки зрения аргументе: оказывается, русские в это время были настолько слабы, разрозненны и напуганы могуществом Золотой Орды, что не смели даже и подумать о том, чтобы выступить против любого ордынского властителя — будь то сарайские ханы или бекляри-бек Мамай. [549] Кто же сражался в битве, вошедшей в историю под названием Куликовской? У Р. Набиева есть ответ: Мамай и хан Токтамыш, которому якобы еще раньше подчинились русские! [550] Любопытно усмотреть в этой версии своеобразное «зеркальное отражение» версии русско-ордынских отношений, предложенной Л.Н. Гумилевым: по его мнению, русские на Куликовом поле сражались
549
Наби 2004, с. 67 и след. Краткое изложение той же концепции см.: Набиев 2009.
550
Наби 2004, с. 64.
551
См., напр.: ПСРЛ 1949, с. 205; ПСРЛ 20006, с. 69. См. также: Рудаков 2009, с. 144.
В статье 2008 г. Р. Набиев отходит от эмоционально-патриотической риторики и неожиданно приводит действительно ценный и важный источник, причем золотоордынского происхождения — ярлык хана Токтамыша, выданный им Хаджи-беку, даруге Кырк-Ера в Крыму, являвшемуся в 1360-1370-е гг. верным вассалом и сподвижником Мамая. Р. Набиев весьма аргументировано критикует датировку ярлыка 1381 г. и утверждает, что он выдан весной 1380 г., т. е. за полгода до Куликовской битвы. Получается, что Токтамыш пожаловал ярлык Хаджи-беку еще до падения власти Мамая в Крыму, а этого, по мнению Р. Набиева, никак не могло быть. На этом основании автор статьи вновь возвращается к своему утверждению о том, что Куликовской битвы не могло быть осенью 1380 г., коль скоро весной того же года Токтамыш уже выдавал ярлыки приверженцам бекляри-бека. [552]
552
Набиев 2008, с. 102, 106.
В своем стремлении доказать собственную правоту Р. Набиев не учел двух обстоятельств: Во-первых, значительное число исследователей все же датирует упомянутый ярлык 1381 (или даже 1382) г., приводя не менее серьезную аргументацию, чем автор статьи, — впрочем, он и сам честно отмечает это в своей статье, правда, отметает аргументы исследователей, объявляя их неубедительными. [553] Во-вторых, Р. Набиев слишком уж упирает на то, что Токтамыш не мог выдать ярлык соратнику Мамая до победы над самим бекляри-беком. А между тем факт выдачи Токтамышем ярлыка Бек-Хаджи весной 1380 г., на наш взгляд, совершенно не противоречит тому, что Мамай был побежден лишь в конце года, после Куликовской битвы. Вполне вероятно, что ярлык мог быть выдан ханом сразу после захвата им Сарая (после отречения от власти хана Арабшаха) и адресован сановнику, еще находившемуся на службе у Мамая, — именно с целью переманить его на свою сторону. Вспомним также, что Мамай, потерпев неудачу в попытке найти убежище в генуэзской Кафе, бежал не в Кырк-Ер, более отдаленный от владений Токтамыша, а в Солхат: вполне возможно, что он уже знал о сговоре Хаджи-бека с Токтамышем.
553
Набиев 2008, с. 105. Ср.: Зайцев.
Таким образом, смелые (и нельзя сказать, что совсем уж неубедительные) аргументы Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева все же не выглядят достаточно обоснованными, чтобы отвергнуть факт Куликовской битвы. Однако нельзя не отметить, что эти две концепции отличаются от прочих мифов тем, что их авторы не опираются целиком и полностью на средневековые исторические сочинения и историографические работы, а предлагают собственное решение проблемы.
Цель Н.Д. Бурланкова не вполне очевидна — если, конечно, автор не намеревался своей «эпатажной» версией просто-напросто привлечь к себе интерес научной общественности. Р. Набиев более прямолинеен: его задача — в очередной раз показать превосходство татар над русскими, что позволяет поставить его работу в ряд с другими сочинениями историков-националистов из регионов России и стран ближнего зарубежья.
В любом случае появление версий Н.Д. Бурланкова и Р. Набиева показывает, насколько неоднозначно в науке отношение к Куликовской битве и источникам о ней. Однако весьма характерно, что Мамай продолжает восприниматься историками в негативном свете, что уже в который раз подтверждает живучесть и убедительность стереотипа, созданного о нем в историографии.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
МИФОЛОГИЗАЦИЯ ОБРАЗА МАМАЯ В НАРОДНОМ ТВОРЧЕСТВЕ И СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Об образе Мамая в эпосе и фольклоре
Весьма любопытно отметить, что средневековые авторы и современные историки, несмотря на негативное отношение к Мамаю, ни разу не предприняли попыток вообще забыть о существовании этого деятеля. Несомненно, это объясняется значительностью его роли в политике Восточной Европы второй половины XIV в.: игнорирование деятеля такого масштаба было просто-напросто невозможно. Поэтому Мамай занял прочное место в историографии — пусть даже и в качестве антигероя.
Однако еще больше значение личности Мамая в истории подчеркивает тот факт, что его образ сохранился также и в народном творчестве — в эпических памятниках, фольклорных произведениях и даже бытовом разговорном языке. Это свидетельствует не только о значимости роли бекляри-бека в истории и народной памяти, но и о том, что создатели мифов о нем не ограничились чисто историографической сферой — они постарались сделать политико-идеологическую мифологию понятной и близкой широкой общественности. Именно с этим, вероятно, связаны многочисленные упоминания Мамая в произведениях народного творчества.
В результате образ бекляри-бека, созданный в «памятниках Куликовского цикла» и последующей историографии, весьма трудно отделим от его эпического или фольклорного образа. И это вполне объяснимо: ведь «памятники» также создавались в русле русской национальной культуры, и фигурировавшие в них персонажи вполне вписывались в традиции русской народной литературы. Проследим, как отношение к Мамаю, «заданное» в «памятниках», отразилось в народном творчестве.
В первую очередь следует сказать о русских былинах. Сразу отметим, что образ Мамая в русском средневековом эпосе не слишком широко распространен: бекляри-бек фигурирует в гораздо меньшем количестве былин, чем, например, сказочные враги Руси (Соловей-разбойник, Калин-царь и др.), и даже реже, чем другие реальные, но от этого не менее мифологизированные политические деятели — например, Батый. Тем не менее сам факт, что он является персонажем былин, песен и рассказов, посвященных «Мамаевщине», [554] свидетельствует о том, что он вошел в народную память. И вошел, естественно, в качестве отрицательного персонажа. Как и Батый, Мамай в конечном счете сам терпит поражение от русских — что гораздо ближе к исторической истине, нежели «былинные» поражения Батыя, позволяющие говорить о «реваншистском» характере русского героического эпоса, поскольку в реальности Бату победил русских, а не наоборот. [555] Кроме того, возможно, отражением исторических фактов следует признать упоминание среди соратников Мамая героя (вернее, злодея!) с христианским именем «Василий Прекрасный», приходящегося даже «зятем любимым» Мамаю. [556] Вполне возможно, что в этом упоминании нашло отражение сотрудничество с Мамаем Михаила Тверского в 1370-е гг. и Олега Рязанского перед Куликовской битвой, имеющееся в «памятниках Куликовского цикла».
554
См.: Лихачев 1985, с. 471.
555
См.: Почекаев 2006а, с. 286-290.
556
Былины 1958, с. 174
Тем не менее в целом былинный Мамай так же далек от реального политического деятеля, как и герой «памятников»: в былинах это просто еще один символический персонаж, олицетворяющий борьбу Руси со степной угрозой, наделенный вполне стереотипными чертами. Эту особенность былинного образа Мамая отметил еще В.Я. Пропп: «В тех случаях, когда в эпос попадают исторические имена, их носители подчиняются законам былинной поэтики и становятся эпическими песонажами. Так, исторический Мамай или Батый приобретает обобщенные черты врага русской земли, не отличаясь этим от царя Калина, Кудреванко или других врагов России». [557] Недаром былинный Мамай выступает походом против «Киев-града» и против классического былинного же персонажа — князя Владимира, а противостоит ему сам Илья Муромец (в других былинах о «Мамаевом / Камском побоище» противниками Мамая выступают и другие древнерусские богатыри — Дунай, Сухман и пр.). Да и сама былина представляет собой фактически переделанный вариант былины про Илью Муромца и царя Калина или Идолища. [558] Эпитеты, применяемые к Мамаю, также характерны для других былинных врагов Руси — Соловья-разбойника, царя Калина и др.: «собака», «поганый», «грозный царь». [559] Примыкает к былинам по стилю и содержанию сказка «Про Мамая безбожного», в которой он также назван «псом смердящим», «собакой-татарином» и т. д. [560] Весьма примечательно, что в сказке виновником похода Мамая на Русь выступает посол князя Дмитрия Ивановича Задонского (sic!) Захарий Тютрин, который грубо отвечал Мамаю во время приема.
557
Цит. по: Андреев 1990, с. 109. В. Н. Рудаков также отмечает, что Мамай в «памятниках Куликовского цикла» воплощает в себе черты «безбожных» татар, противостоящие Руси и православной церкви, являясь, таким образом, олицетворением степной угрозы как таковой [Рудаков 2009, с. 162].
558
См.: Былины 1958, с. 522-523; Тимофеев 1885, с. 205; Соколов 1929, с. 27; Пропп 1958, с. 312, 314, 338-340; Мелихов 1989, с. 389. См. также: Путилов 1961, с. 108, 111-112; 116 Муравьева 2003, с. 370.
559
См., напр.: Былины 1958, с. 139, 147, 152, 180.
560
Про Мамая 1985, с. 377-378.
Нашел отражение образ Мамая и в бытовом народном творчестве, войдя даже в русские поверья. Например, в «Мифологической энциклопедии» содержится следующая статья: «Мамай — фантастическое страшилище, которым пугают детей в русских поверьях. Слово "мамай" заимствовано из тюркских языков и может употребляться в обобщенном значении "носитель зла" (очевидно, и в связи с воспоминаниями о татаро-монгольском иге). Мамай — таинственное существо в облике страшного незнакомца, старика, особенно опасное для детей. Так же, по-видимому, мамай сходен с букой и бабаем, которые тоже были опасны для детей». [561] В.И. Даль определил понятие «мамаевщина» как синоним «татарщины», т. е. «времени порабощения Руси татарами». [562] Как видим, русским идеологам вполне удалось сформировать настолько негативный образ Мамая, что с его именем ассоциировалось даже «монголо-татарское иго» в целом!
561
Александрова.
562
Даль 1998, с. 392.