Мамин жених
Шрифт:
— Вы очень разные с вашей сестрой, — начинает разговор Илга, — с виду вы очень одинаковые, но характером очень отличаетесь.
— Мы похожи лицом на маму, — говорю я.
— У вас красивая мама, — делает вывод Илга, — а характер у нее похож на ваш или Танин?
— У нее совсем другой характер. У нее очень добрый и веселый характер. Но она немножко трусиха. Всего боится.
— Это у меня тоже немножко есть, — говорит Илга, — я ее понимаю.
Не знаю, почему, но с Илгой хочется говорить, ничего не скрывая. Ее расспросы не просто любопытство. Она живет в маленьком городке, с утра до вечера занята хозяйством, и ее расспросы — это как путешествие в другой
— А кем работает ваша мама?
— Она врач. Но она не лечит людей. Она санитарный врач.
— Я знаю, знаю, — кивает Илга, — на нашей улице тоже живет санитарный врач, такой старый и очень сердитый мужчина. Я вам его покажу.
Она задерживает свой взгляд на Ванде, которая заслушалась и не ест, сидит с открытым ртом.
— Дети должны слушать разговоры взрослых, — говорит мне Илга, — если они не будут слушать, то очень мало будут знать о жизни. Но при этом они не должны думать, что в этих разговорах у них, есть слово. Они должны слушать и делать свое дело.
Ванда начинает есть, я вижу, что только ее уши участвуют в разговоре.
— Скажите, Лариса, а ваш папа отдаст все деньги из получки маме?
— Наверное, отдает. Но я этого никогда не видела. У нас в доме говорят о деньгах только тогда, когда их нет.
Илга широко раскрывает глаза и смотрит на меня довольно долго застывшим взглядом. Потом хлопает ладонью по столу, как человек, который принял решение.
— Когда вы будете уезжать, Лариса, я научу вас одному секрету. Вы передадите его маме, и у вас в доме всегда будут деньги.
И тут, нарушив заповедь, что в разговорах взрослых у детей нет слова, раздался глуховатый голос Яниса:
— Лариса… я с тобой поеду тоже?
У Ванды опять открылся рот, теперь уже в испуге. Илга поднимается и уносит кастрюлю на кухню, я смотрю через стол в напряженно-вопросительные глаза Яниса и отвечаю:
— Да, Янис.
Вечером приходит Таня.
— Пойдем к морю, — зовет она, — я что-то опять не нахожу себе места.
Мы бредем в сырой темноте мимо домов, в которых горит свет, выходим на центральную улочку и на секунду поражаемся ее тихой праздничности. В маленьких кафе горят разноцветные плафоны и посылают на улицу радужные цвета красок. Не спеша идут навстречу прохожие. Я уже отличаю приезжих от местных жителей. И по одежде, и по тому, что приезжие глядят на все вокруг изучающе. Местные жители не видят своего городка, не заглядывают в окна кафе, ведут на поводках смешных лохматых собачек или за руку в нарядных курточках детей.
— Таня, я не могу представить себе, что из-за человека, который тебя предал, можно так сильно страдать. Ты должна его возненавидеть.
— Не получается. — Таня тяжело вздыхает, и вдруг ее боль проникает в меня.
— Хочешь, я его убью? Или подойду и плюну ему в лицо. — Я на секунду представляю, как подхожу к бывшему Таниному мужу и плюю ему в лицо, и понимаю, что такого мне никогда не сделать. Смогу крикнуть, какой он гад и ничтожество, смогу ударить, а плюнуть — нет, это хуже, чем если бы плюнули в меня.
— Таня, хочешь я расскажу, как мне изменил Володька и что я сделала после этого?
— Не смеши меня своим Володькой.
Напрасно она так. Могла бы послушать. Я тогда классически отомстила.
В седьмом классе он прислал мне записку: «Ларка, у тебя, говорят, есть Брэдбери. Он мне очень нужен». Брэдбери. Я сразу поняла, что из этого Брэдбери может получиться. Красивый и высокомерный Володька был новеньким в нашем классе. И конечно, сразу многим девчонкам понравился. Они просто замерли: кого он из всех выделит. И вдруг я
Мы стали, что называется, дружить. Как дружат старшеклассники, я теперь знаю. Ходят в кино, на дискотеку. Самые умные — еще в музеи. Самые неполноценные — в бар, там они после бокала вина становятся более значительными в своих глазах. Мы с Володькой ездили за город. Каждое воскресенье. Ходили по лесу или вдоль реки. В другие дни он звонил мне вечером по телефону. Мама говорила подругам и соседкам: «Ларисе звонит ее поклонник. Они учатся вместе».
Володька не был поклонником. Он был дураком. Я каждый день ждала, что он скажет: «Я тебя люблю». А он не говорил. На новогоднем вечере танцевал два раза со мной, а потом с кем попало.
Вот тогда я сказала себе: «Ну, держись, Володечка, я тебе отомщу». И придумала. Он звонит: «Ларка, пошли на каток?» Я ему: «Ты что же раньше думал, я только что оттуда». Он мне: «Ну, как насчет воскресенья?» «Никак, — отвечаю, — ты что, забыл, как я мекала на английском? Буду весь день зубрить». А что такое? В любви не признается, танцует со всеми подряд, только одно название, что дружим. Если ты мог танцевать с кем угодно, то и езди в лес с кем угодно. Ах, тебе с ними скучно? Ну и скучай. Мне хуже чем скучно было, когда ты кружился вокруг елки не со мной.
Месть моя длилась недолго. Володька перестал смотреть в мою сторону, а потом и здороваться. Весь восьмой класс мы не разговаривали. Девчонки помирали от любопытства, что у нас произошло. А я и сама не знала что. Только вдруг почувствовала, что смертельно влюбляюсь в Володьку. Столкнемся случайно взглядами, а у меня прямо ужас какой-то в душе, так я его люблю. И стала его стесняться. Когда не прошла в училище, первая мысль была: «Стыд какой, и Володька узнает».
— Таня, а может, он никогда тебя не любил? Ведь если была любовь, то куда она подевалась? Может, он просто хорошо к тебе относился, а потом ему это надоело, и он ушел?
— Он любил меня, — говорит Таня, — в этом все дело. Он так самозабвенно меня любил, что такой любви не могло хватить надолго.
— А ты?
— Что я?
— Ну, ты… как ты к нему относилась?
— Да что об этом говорить, — отвечает Таня. — Моя душа сейчас, как выжженный пожаром лес: все в ней сгорело, и все еще горячо и больно.
Мне жалко Таню, но я не могу себе представить, как тихий, аккуратненький Виктор Петрович смог выжечь Танину душу. Когда она говорит о своем горе, мне кажется, что это о другом человеке, с черными бровями, решительном и надменном. Это он ушел от красивой моей сестры. Виктор Петрович такого сделать не мог. Я помню, как мне, маме и папе было неловко поначалу сидеть с ним за столом. Он глядел на Таню так преданно, так влюбленно, что мне было смешно, маме удивительно, а папе стыдно. И еще у него была фраза: «Все, что хочешь». Таня говорила: «Пойдем в кино». «Давай купим новый чайник, а то Катин уже скоро развалится». «А что, если на субботу и воскресенье нам поехать в Суздаль?» Он отвечал: «Все, что хочешь, все, что хочешь». Это означало: все, что ты говоришь, — единственно правильные слова, все, что хочешь ты, хочу и я.