Мамкино наследство

Харитонова Татьяна

***

 Улица Коммунистическая тянулась от старого парка к окраине. Сейчас, когда город вырос, это вовсе и не окраина. Но улица от этого факта ничуть не изменилась, наоборот, состарилась, как человек, обветшала. Яркие вывески магазинчиков на первых этажах обескураживали, как яркий макияж на лице у старушки.

Проходить по улице грустно. «Дом престарелых» из домов. Дома из «дома престарелых». Их подлечивают постоянно в духе отечественной медицины, подбеливают, подкрашивают. Это лечение соответствует горчичникам для больного туберкулезом. А они стоят, покашливают дряблыми форточками, приукрашиваются космеями

и бархатцами, высаженными бабульками у подъездов. Рядом постоянно взрывают асфальт, чинят и меняют ржавые трубы, постоянно лопающиеся от старости. Эти трубные инфаркты и инсульты – диагноз на всю оставшуюся жизнь.

В подъезде чистенько. Дверь закрывается на кодовый замок – веяние нового беспокойного времени. Чистенько, если не растут дети, то есть внуки. Если растут – караул. Стены расписаны, разрисованы в духе испорченности или музыкальных предпочтений. Добрые и милые надписи из прошлого «Оля + Коля» бесследно исчезли, уступив место конкретным физиологическим инструкциям, которые укорачивают фазу ухаживания до минимума. Тут же Оля и Коля, изучают надписи на стенах практически.

 «Ноу хау» этих домов – собаки. Лет двадцать назад подъезды были населены кошками, которые плодились в подвалах, формируя в душах юных обитателей милосердие и любовь к братьям нашим меньшим. Целые поколения котят взращивались в коробках из под торта «Ленинградский», и благополучно расселялись в округе.

Пришло время собак. Причем не милых болонок, звонко лающих в унисон дребезжанию звонка. Из дверей подъездов выскакивают овчарки, ротвейлеры, доберманы, волокут на поводках седеньких бабушек, которым оказано невиданное доверие – выгуливать их два раза в день. Далеко им не уйти - годы у бабушки не те. Как результат – добротно унавоженные этими монстрами газоны вокруг подъезда. Хотя пятачки земли, усыпанные окурками, фантиками от жвачек, полиэтиленовыми пакетами, пустыми бутылками словом «газон» назвать оскорбительно для туманного Альбиона.

Так и живут эти Дома, наблюдая за меняющимися вокруг декорациями. А ночью, когда Город засыпает, они тихонько переговариваются.

– Петрович! Спишь?

(Петрович –Ул. Коммунистическая 17)

– Проснулся, поспишь тут. Печень барахлит неделю. (Печень - второй подъезд справа). Вторую неделю не просыхают, какого здоровья хватит?

– У кого все в порядке, покажи! У меня в голове шум и круговерть. (Голова – 4 квартиры на пятом). Ссоры, скандалы, крики, вопли. Когда успокоятся? Все выясняют, кто в доме хозяин.

– Нет хозяина. Вот и выяснить не могут. Хозяину настоящему некогда спорить. У него дела.

 - Это точно. Какие тут дела? Лампочку вкрутить в туалете? Вот и все хозяйство.

– Эх…. (хлопок форточки)

– Тише вы! Покоя от вас ни днем, ни ночью (это подала голос скамейка между домами). Удивительно, но она пустовала, поэтому решила вздремнуть.

– Спи, Тарасовна, мы шепотом. Когда еще поговорить.

– Ага, Тарасовна. Спи! Пивом облили сегодня, не продохнуть.

Из чего они это пиво варят? Гадость.

– Стареешь, Тарасовна! Ворчишь!

– А вы? Старые перечники. И вам не угодишь. Хоть бы что веселое рассказали.

Я, знаете, о чем вспоминаю? Маленьким, когда был. Жил возле леса. Береза рядом. Ласковая. Гладила меня по крыше веточками.

– Разве здесь нет берез?

– Есть. Только что-то не так. Может со мной. Не так.

– Ладно, Петрович. Не казнись. Что ты про детство?

– Про детство? Любовь в доме жила.

– Любовь жила. Это так. А когда ты родился?

– Давно. Срубили меня сразу после войны. Хозяин с фронта пришел, израненный весь, но пришел. Хозяйка всю войну молила Богородицу, чтобы сохранила. Избенка старая сгорела. Они в сараюшке жили. А как хозяин вернулся, срубили им всем колхозом новый дом. Так я и родился. Первое, что помню, как иконы внесли: Богородицу, Спасителя и Николая Угодника. В красном углу повесили. Я тогда задышал, каждой клеточкой.

– Что, так прямо и задышал?

– Задышал.

– А дальше как жизнь твоя?

– Как у всех. Время послевоенное. Трудно было, голодно. Главное богатство – иконы да трофейный аккордеон, что хозяин из Берлина привез. Да еще машинка «Зингер». Ножная.

– А дети? Дети были?

– Дети? А как же без детей? Две девчонки. Сонюшка, правда, в войну померла, отца не дождалась. А Лидочка выжила. Хозяин все о сыновьях мечтал, а дочек любил больше жизни.

– Это - как водится.

– Когда на фронт уходил - прижал к себе, как в последний раз. А хозяйка ему: «Возвращайся, Иван, нам еще сыновей нарожать! Кто род твой продолжит? Молиться буду за тебя! Не бойся ничего!»

– Вернулся?

– Вернулся! Отвоевался и вернулся. Как хозяйка сказала – так и было. В пятьдесят третьем близнецы - Петька и Павлуша, наследники. Иван ведь из древнего купеческого рода. До революции отец его зерном торговал, гречкой и медом. Сильный был хозяин. Бородища лопатой. Голос! Как запоет, бывало, на Пасху:

« Христос воскресе из мертвых» – стекла дрожали.

– Корни были! Россиюшка – матушка! Кто сейчас Россию матушкой называет? Во время войны «Родина мать», а теперь и вовсе слово Родина не услышишь. В армию служить – ни ногой. Страна. Матушка просто в страну превратилась, народ – в электорат. Тьфу ты…

– Не говори. Помнишь? Дома открыты странникам. Каждого под иконы посадят, каждому хлеба поднесут.

– А хлеб помнишь, как пекли?