Мамкино наследство
Шрифт:
– А в городе как оказался? – вступила в беседу Тарасовна.
– Так и оказался. Хлопцы выросли, уехали в город. Как детей бросишь? Один я у них от прошлой жизни. Вот и махнул за ними.
– Нашел?
– Нашел, да вместе не собрал. Как горошины из стручка рассыпались, рассорились. Про Лиду вообще не знаю. А мальцам такие женки попались! Беда! Разругались в пух и прах. Из-за чего - и не помнят. Петьку от Пашки оторвали по-живому. Разве
– Деревня далеко?
– Да тридцать километров. Не расстояние по нашим-то временам.
– Пристроился я к Петюне, самому махонькому. Так и живем.
– Петюня – это Петька что ли с первого подъезда?
– Какой тебе Петька? Петр Палыч.
– Знаю Палыча твоего.
– Но-но! Не скрипи, не осуждай. Знаю, что подумал. Пьет. Да, пьет. Без корней остался. Корни там, в доме с заколоченными окнами. Ты видел дерево без корней? Так, кустик.
– Да. Безнадега полная, Петрович.
– Да не безнадега! Не безнадега! Икона мамкина там в деревне на чердаке. До сих пор лежит. Боюсь я. Не сплю ночами. Дом тот вот – вот завалится. А икона, она там. Ждет.
– Так и ждет?
– Ждет.
– Не дождется. Петюня, небось, атеист.
– Да кто его разберет? Пленный он.
– Как это?
– А так, раб. К водке попался. Все, с концами. Пожизненное заключение. Отбывает срок. Сколько там осталось, один Бог знает. А дома там, в деревне, «Неупиваемая чаша».
– Что это?
– Эх, темнота. Икона Богородицы, заступницы вот таких сирых пленников. Знала бабушка его и матушка, что страдали мужики с роду от этой напасти, вот и появилась в доме эта икона. Спасала по молитвам и вере.
– Что икона? Доска разрисованная. Напридумали.
– Эх ты! А еще дом! Икона – живая. Она же душа поколений. Икона – Евангелие в красках. От иконы льется евангельский свет. Это видеть надо. Не смотреть, а видеть.
– Откуда она явилась?
– В 1878 году одному крестьянину Тульской губернии. Пьяница был горький. Таких на Руси в то время единицы были, не то, что сейчас. Пропил все. А ведь мастеровой был человек. Водка сгубила. Даже ноги отнялись. Приснился ему старец однажды, посоветовал добраться до Серпухова, до мужского монастыря.
– И что он, послушал?
–
– Внушение! Сейчас еще круче. Кодируют!
– Эх ты, темнота! Круче! Кодируют! Не дай Бог такое. Кодирование – тот же плен. Все равно сам за себя не отвечаешь. Тебя кодируют, как подопытного кролика. Тобой распоряжается кто-то. А ты? Сам ты кто? Сам ты для чего? Можешь принять решение. Можешь?
– Тише ты! Не кипятись! Чего заскрипел? Люди спят.
– Да знал я одного закодированного. На год сдался. Терпел, а год прошел, бегом помчался за бутылкой. Это болезнь. А мы все осуждаем – пьяница, пропойца, пьянчуга, пьянь подзаборная, алкаш, выпивоха, тихий алкоголик. Все ругаем, все измываемся. А ты представляешь, что кто-нибудь будет обзывать так астматика или язвенника?
– Сравнил. Эти же по своей воле. Никто их пить не заставлял. Ну, твоего Петюню, то бишь, Петра Палыча.
– Душа болела у Петюни. Душа. Вот он ее в водке и отмачивал. Деревенский Петюня, оторвался от дома, от корней, от икон, от брата близнеца. Сиротой остались рано: батька, за ним мать через несколько лет потеряли. Хорошо, тетка пригрела. Да все равно, родную мать разве заменит кто-нибудь? Батьки нет - полсироты, а матери нет – полная сирота.
– Это так, с этим не поспоришь.
– Да еще реклама эта кругом. На соседнем доме, где магазин «Чарка» плакат на всю стену:
«С нами даже будни становятся праздником!»
– Не врешь? Так и написано?
– Чего врать! Так и написано. Покупай в любое время дня и ночи. Магазин круглосуточный. Праздник круглосуточный. А потом дети праздника рождаются. Замкнутый круг.
***
– Ну что, проснулся, пьяница проклятый?
– Пьяница проспится, а дура – это надолго!
– Давай, давай, что ж ты к дуре то прилепился? Все соки выпил? Хоть бы ты, Петька, совесть поимел. Пашка от водки загнулся, а ты в очередь встал. Хоть бы выводы делал. Вы же с ним - одно? Не страшно?
– Не лезь, Зинка, под шкуру, итак тошно. Дай тридцатник, пойду пивка куплю!
– Щас, два тридцатника. До получки сотня осталась, а в холодильнике мышь повесилась. Петька, иди ты хоть поработай куда. Сил уже нет тянуть на себе весь дом!