Маморитаи
Шрифт:
В ладони сверкнул слепящий сгусток. От него в небо метнулся голубой луч молнии. По чёрным клубам расползлась сетка громыхающих молний, набирающих силу с каждой секундой всё больше, пока в конечном итоге они не разбрызгались на Изуну непрерывным потоком. С разной интенсивностью они ударяли в отступницу и окружавшую её территорию, оставляя парящий дымок на обуглившейся земле.
Вспыхнуло пламя, безудержным цунами распространилось преградой по полю боя, опаляя лёгкие выживших единиц. Ветер вился обезумевшим, визжащим хищником, поднимая горящий песок с пылью. Огненные искры обжигающе танцевали поминальный
С высоты Итачи происходящее более не напоминало войну. Узкий мир вокруг пал ниц перед открытыми Изуной и Мадарой вратами в преисподнюю.
Они смотрели в бездну и сидящее в ней зло решило рассмотреть дерзких юнцов.
Сердце Итачи ныло, по щекам текли слёзы, а грудная клетка заходилась от острой боли, однако несмотря на испытываемую агонию и запечатывающегося Десятихвостого, он бессознательно метнулся к опадающему бессильно младшему брату. Сасуноо дрогнуло, слушаясь хозяина, постепенно растворилось. Когда его стопы коснулись подгорелой, взрыхленной почвы, а обоняние уловило весь смрад пепелища кровавой бани, перед ним со стрекотом материализовалась Изуна. Перед глазами плыло — Итачи не успел среагировать на удар в солнечное сплетение, спровоцировавший тягучее, наполняющаяся чувство в очаге. Он закряхтел, закатил глаза, теряя сознание и на миг поймал эмоцию в стеклянных глазах Изуны.
Облегчение.
Итачи раскрыл веки в полной тишине. Она мертвым эхом зависла над ним, подстрекаемая вызывающими тошноту вонью пепла, металла, озона и смерти. Это произошло по щелчку: он вскочил с отчего-то сырой земли, не оглядываясь метнулся к лежащему бездвижно Саске.
Прошло не больше пары минут отключки, а небо значительно посветлело, высвобождаемая от гнёта окутанных в полотно тьмы туч. Лёгкий утренний туман смешивался с сизым дымом от потухшего пламени, колол кожу и вызывал дрожь, а рассветные лучи окрашивали дурную, испорченную землю в пурпурный, мягко-розовый, мелькая бликами на телах мертвецов позолотой.
Трупы населяли каждый кратер, не оставляя даже узкой тропы между ними. Их выколотые, изредка целые очи могли иметь честь в последний раз любоваться рассветным небом. Небом, знаменующим конец войны.
Вороны садились на разлагающиеся тела огромными стаями. Их клювы смачно щелкали, они ковырялись в человеческом мясе, радуясь настигнувшему их пиру.
Словно искусственное безмолвие разорвалось тихим всхлипом сидящего на коленях у тела брата Итачи.
— Саске, — позвал дрогнувшим голосом Итачи, осторожно прикоснулся к шее двумя пальцами.
Ничего не билось. Никакого пульса.
Прерывисто втянул в лёгкие спертый, протухший падалью воздух, навечно отпечатавшийся в лёгких, и молил Ками, Шинигами, Сусаноо — хоть бы выжил, лишь бы дышал. Однако ни через минуту, ни через две наваждение не спадало, а Саске продолжал лежать с крепко сомкнутыми веками, осунувшимся лицом, без движения грудной клетки и раздувающихся от малейшего дыхания ноздрей. Внутри у Учиха трескался лед, вбиваясь в стенки внутренних органов жесткими осколками, его будто окунули в ледяную воду зимней проруби. Всё естество, душа, пылала в агонии, жаждая пасть в лапы смерти от испытываемой скорби, разрывающей рёбра с сердцем.
Испачканные
— Глупый младший брат. Я же просил не геройствовать. Просил…
Конечности Итачи наливались свинцом и постепенно немели вслед расползающейся липкой паутиной пустоте. Обволакивающая, густая, она застывала в венах и чакроканалах, паразитировала организм. Однако несмотря на это слёзы едва ли блестели в глазах Итачи, хотя в голове царил тот же хаос, сравнимый с творившимся всего час назад.
Он не успел. Не спас. Не уберёг. Не сдержал обещания, данное родителям.
Почему он выжил в этой войне? Почему он, а не Саске? Почему?
Поле боя покрывал глубокий налёт копоти. Ветер пристыженно трепал порванные, сгоревшие клочки формы мертвецов, а из расколотой почвы робко полезли насекомые. Над впитавшей кровь шиноби Альянса землей парил белоснежный орёл. Он облетел всю территорию последней битвы, острые, потянутые красной поволокой глаза заметили приближающихся к Учиха выжившую парочку Хокаге, и резко спикировал вниз. Глухие хлопки крыльев не привлекли желанного внимания. Странно вздохнув, орёл клюнул напрягшегося Итачи в склонившуюся макушку.
Одинаковые пустые глаза встретились. Птица протянула лапу, где трепыхался футляр. Она настойчиво сжала блеснувшие когти, намекая на возможность оставить нехилую царапину на щеке Итачи, если он продолжит медлить.
Как только листок был высунут и передан, орёл шустро взлетел и с удивительной скоростью скрылся в небе.
Белый орёл принадлежал Изуне, но она мертва. Кто мог передать через него письмо?
Это несоответствие не вызвало ничего у Итачи. Он лишь вытер мокрые щёки, посмотрел на бледное лицо брата и медленно раскрыл записку. Чем дальше читал, тем твёрже становились понуро опущенные плечи, а в ушах громко застучало сердце.
Сзади его окликнул сиплый, каркающий голос Второго Хокаге. Он гулом звенел над пустынным, пропахшим металлом со смертью извороченным полем.
Тобирама проигнорировал мимолётный взгляд Минато, с напряжением вглядываясь в нависшем над бездвижным телом брата Итачи. Его пронзительный взгляд сверлил лопатки старшего Учиха с подозрением, будто перед ним возник ещё один монстр.
Намикадзе сжал плечо Сенджу, едва заметно дёрнул подбородком в сторону Саске.
— Он ещё может быть жив.
— Как будто я виноват в его состоянии.
Тобирама несколько секунд хмуро смотрел в виноватое лицо Четвёртого и только убедившись в том, что его правильно поняли, прихрамывая, подошел к Саске. Он почти упал перед ним от слабости, насколько возможно быстро стал осматривать младшего Учиха. Ладони объяло салатовое свечение, очаг ощутимо стрельнуло от чрезмерной растраты чакры.
Минато бессильно прикрыл глаза, взлохматил торчащие во все стороны волосы, испачканные в пыли, грязи, крови. Пальцы нащупывали мелкие камешки с ветками и прочим мусором. От испытываемой боли во всём теле хотелось выть, однако всё перекрывала настигающая, пробивающая хладнокровный блок душевная мука, стимулируемая навязчивыми мыслями и стенаниями.