Маморитаи
Шрифт:
Он глубоко вдохнул, рискнул пройти мимо и, как ожидалось, члены клана были чересчур зациклены на собственном горе, не заметили юркнувшего в заброшенную, всеми забытую часть клановых территорий.
Длинная, просторная площадка тонула в раскованной зелени, порабощалось въедливым мхом, заполонившим каждый корешок, тропинку и деревянный ствол. Памятники — безымянные, неузнанные и с выгрированными на них именами — давно впитали всю многолетнюю грязь, пыль, они разрывались сетками тонких трещин, в которых жили насекомые, а надгробные плиты оплетали толстые сорняки. Разруха навеивала отчужденность,
Чем дальше проходил путник, тем больше встречал безымянных, молодых могил, пустых холмиков с проросшей густо травой и в конечном итоге замер в самом дальнем уголке, у двух единственных ухоженных плит.
Учиха Микото. Учиха Фугаку.
Он не сдержал тяжёлого, прерывистого вздоха, вскинув голову к раскатистой иве, чьи колыхаемые на ветру гибкие ветви надёжно прятали плиты от посторонних глаз. Свист ветра скрыл хруст ветки, на которую ступил мужчина, его силуэт слился в объятиях огромного дерева.
Он медленно, словно неуверенно, сел, поджав под себя колени, и замер. Он не выглядел нерешительным, робким, скорее источал мягкую тоску по давно умершим. Скованные в черных перчатках ладони канули во внутренний карман плаща, вытаскивая на свет букет ярких астр, будто гость желал показать мертвым — он помнит, не забывает не их, не данное обещание.
День клонился к вечеру. На небо словно пролили смазанные кляксы фиолетового и синего цвета. Плывущие густые облака впитывали последнее закатное золото, они дрейфовали в небесах, совершенно забывшись во времени и пространстве, свободные, как ничто в этом мире, не напряженные тяготами людей. Но их красоту мало кто был способен заметить, съедаемые ужасом нынешней действительности.
Ива лениво танцевала грациозными ветвями вокруг склоненной в поклоне фигуры, безуспешно пытаясь приободрить замершего мужчину. Тени играли на неестественно белом лице, мелькали бликами на острых, маленьких рогах, растущих изо лба и сливались с фиолетовой радужкой глаз.
— Вернулся. Наконец.
Уставший голос не стал неожиданностью для него. Он выпрямился, покосился на облокачивающегося о толстый ствол Какаши. Плащ Хокаге тихо шуршал от ветра, шляпа хранилась на сгорбленной спине, а серые, потускневшие волосы растрепано топорщились во все стороны. Шестой выглядел хуже обычного. Хуже, чем несколько месяцев назад.
Впрочем, ему ли это ставить в упрёк? Сам не лучше.
— Ждали? — сиплый от долгого молчания голос посмел ответить лишь спустя несколько минут.
Какаши окинул безразличным взглядом от полов дорожного плаща с засохшей коркой грязи, пробежался мельком по идущей от ключиц по всему ободку шее твёрдой — не один клинок не проткнет, прилегающей друг к другу чешуе, до удивительно белоснежной макушки, и прикрыл запавшие глаза.
Ветер свистел в каре ивы, разбавляя странную тишину между Хокаге и бывшим нукенином, играя музыкой вокруг, сливаясь симфонией с пением
— Любой правитель будет ожидать возвращения единственного джинчурики десятихвостого. Нашел, что искал?
— …Почти, — Итачи перевёл внимание на изображенные на холодном камне имена родителей — «Лота» я нашёл…
— Всего за три месяца. Поражает…
— …Но ликорис так и остался сказкой.
Хатаке сунул руки в карманы брюк, поджал губы в скрытой досаде. Сожалении. Он не замечал в Итачи той сквозящей из всех щелей безудержной скорби, отчаяния, пропитавшего каждую песчинку в Конохе, но это не значит, что шаринган упустил из виду углубившаяся носогубные морщины — единственный показатель нелёгкой судьбы наследника Учиха. Раньше разобрать его состояние было легче, до того, как он стал джинчурики.
Чего добивалась этим Изуна Какаши с советниками так и не смогли понять. Вероятно, мотивы безумств навечно останутся в тисках неведомого.
— Зря Сенджу-сама рассказал тебе эту легенду.
Итачи смолчал. Он не желал спорить или пререкаться с Шестым, отстаивая свою точку зрения. В конце концов, он хватается за любую соломинку, даже призрачную, и поверит в любые бредни, если это сможет помочь Саске выйти из комы и вылечиться.
Можно лишь надеяться, что «Лота» без ликориса имеет достаточно целебных свойств, чтобы придержать стабильность состояния младшего брата.
— Всё в порядке.
— Не ври, — Какаши подошёл ближе, сочувственно сжал напрягшаяся плечо — Ты остался один в этом мире и пускай никто не посмеет упрекнуть тебя за бывшие проступки, кровь с рук не смыть…
Хатаке говорил прямо, не стесняясь в выражениях и не смягчая горькую правду.
— …Единственный живой Учиха, джинчурики десятихвостого, герой войны. Неужели ты думаешь, что от тебя отстанут? Знаешь, что нет. В нынешней ситуации не смей нагло врать. Мне не всё равно на тебя, Итачи. Постарайся это учесть в следующий свой побег из Конохи.
— … — Итачи отвел взгляд с плит на значительно потемневшее небо.
Россыпь звёзд стелилась прекрасным покрывалом, сверкало, будто подмигивая, а луна, безразличная и холодная ко всему, всевидящем оком нависала над миром. Маленькая точка выбивалась из приевшийся картины. Она постепенно увеличивалась и он мог распознать что за птица смело спикирует вниз.
— Зачем ты пришёл?
Какаши покачал головой, вернул ладонь в карман и вдохнул сухой воздух полной грудью.
— Хотел предложить пост советника, но вижу, ты так и не передумал. Легче было бы сидеть в Конохе ради Саске, не думаешь?
В ответ — тишина, да пение сверчков.
— Не отступишься. Знаешь… Вы с Изуной похожи больше, чем я думал.
— …Что? — почти шёпот с подозрительными угрожающими нотками. Они не впечатлили бывалого вояку.
Какаши вскинул голову к небосводу, мгновенно поймав кружащего орла взглядом.
— Тебе пора. Надеюсь, ты когда-нибудь примешь мое предложение.
Белоснежный орёл, глухо взмахивая крыльями, приземлился рядом с Итачи, стоило Какаши выйти с территории кладбища. Глаза цвета плавленого золота пристально изучали Учиха, словно осуждали за неисполненный в записке приказ.